– Танцевать менуэты вокруг какого дерьма? – возмутилась я. Желудок, по ощущениям, ухнул куда-то вниз, сделал сальто, парочку рондадов и еще прошелся колесом.

– Вот какого! – он вновь убрал руку с моей спины и покрутил ею между нашими лицами. – Нас с тобой.

– Нас с тобой? – тупо повторила я.

– Да, нас с тобой. Тебя и меня.

От тревоги у меня пересохло во рту. Я облизала губы и с трудом сглотнула.

– Не понимаю.

– Как это не понимаешь? – недоверчиво спросил Бишоп, и я окончательно перестала что-либо понимать.

– Ты сказал, что оказываешь мне ответную услугу, придя со мной на этот вечер! В благодарность за физиотерапию.

Он приподнял брови.

– Я что, из таких, кто ходит на подобные тусовки из любезности?

Я повела плечом.

– Но ты на неделю раньше вышел на лед.

– И ты решила, что я порядочный, хотя я запарился тебе доказывать, что я вообще-то скотина?

– То есть ты намекаешь, что это не ответная услуга с твоей стороны?

– Нет.

– Нет, не услуга – или нет, не намекаешь?

Мы продолжали топтаться под музыку, описывая медленный круг, и краем глаза я видела взбешенного Джоуи, с ненавистью наблюдавшего, как я выясняю отношения с Бишопом в темпе вальса.

– Господи, – простонал Бишоп, – не услуга!

– Но если это не проявление любезности с твоей стороны, тогда зачем ты приехал?

Джоуи снова мелькнул в поле моего зрения, когда мы с Бишопом неуклюже, будто деревянные, зашли на очередной круг. Никогда не любила медленные танцы, и Бишоп, похоже, тоже. Пару кругов спустя Джоуи куда-то делся, а Бишоп нахмурился еще сильнее. Он поглядел мне за плечо, потом снова перевел взгляд на меня:

– А чтобы твой бывший уяснил, что просрал счастье навсегда.

– Это разве не то же самое, что ответная услуга? – я попыталась отодвинуться, потому что трудно думать, распластав груди по мускулистому прессу Бишопа и чувствуя животом пряжку его ремня.

– Нет.

– Почему нет?

– Я не для тебя стараюсь, Стиви, а для себя.

– Как это? – внутренне затрепетав, спросила я.

Вместо ответа он приложил ладонь к моей щеке и нагнулся так, что губы оказались совсем близко от моих:

– Ты спрашиваешь, как это?

Я кивнула – наши губы едва не соприкоснулись от этого движения.

– Потому что твоим бойфрендом должен быть я, а не этот безмозглый клоун.

– О-о-о, – я втянула воздух, как раз когда Бишоп выдохнул, и ощутила запах мяты, хотя мы и не поцеловались. – Ну это веская причина.

– Я так и думал, – теплая рука проехалась от моего крестца вверх, и пальцы мягко легли на затылок. – Если ты против, сразу скажи…

Влечение между нами усилилось до предела, заполнив все вокруг, так что даже воздух начал неслышно потрескивать от страсти. Я уже несколько недель представляла, каково целоваться с Бишопом, будто и не рассматривала возможность отказа. Ничего не говоря, я приподняла лицо и облизнула губы. Бишоп следил за этим движением, посматривая мне в глаза, а потом нагнулся, и его губы коснулись моих.

Едва мы слились в поцелуе, мне показалось, будто на меня обрушился целый водопад страсти. Я купалась в долго копившемся желании, затопившем меня, бежавшем по жилам, согревая меня. Ощущать губы Бишопа спустя несколько недель на диете из прикосновений без возможности дальнейшего развития оказалось сродни инъекции какого-то наркотика. Бишоп – та еще смесь: саркастичен, вечно недоволен, целеустремлен, горяч, вспыльчив и очень крупен, можно сказать, гигант. Но в поцелуе он открылся с той стороны, которая проглядывала в нем лишь изредка: нежный, мягкий и податливый. По крайней мере, в первые секунды.

Это началось как ненавязчивое, теплое давление. Губы Бишопа разомкнулись, и я ощутила, судорожно вдохнув, мяту. Ладонь, поддерживающая меня под затылок, немного согнулась, и большой палец погладил шею сбоку, остановившись у края лица:

– Стиви, я хочу внутрь.

Я приоткрыла губы без дальнейших уговоров, потому что позади были недели батлов нижнего белья, сеансы физиотерапии, один почти-поцелуй и полусекс в одежде. Мне хотелось большего.

Мы оба застонали, когда наши языки принялись тереться друг о дружку, влажные, теплые и атласно-гладкие. Рука Бишопа, гладившая мою щеку, двинулась по спине вниз и замерла пониже талии; кончик пальца скользнул под ткань и нашел резинку трусов. Сегодня я надела стринги – платье облегающее, любые другие трусы проступали бы под тонким шелком. Бишоп прижал меня теснее, и я запустила пальцы ему в волосы в безмолвной, но отчаянной просьбе не прерывать поцелуй.

К счастью, Бишоп хорошо понимал невербальные намеки и углубил поцелуй. В отличие от нашего разговора, поцелуй не был борьбой или ссорой, а лишь танцем языков, ищущих, отступающих и возвращающихся. С каждой медленной влажной лаской мягкость поцелуя менялась, он становился более настойчивым.

Я забыла, что мы стоим посреди танцпола. Я забыла, что мы в зале, полном людей, среди которых мое начальство, коллеги и даже клиенты – настоящие, потенциальные и будущие. Но когда музыка прекратилась, я уловила одобрительный шепот вокруг. Тишина длилась несколько мгновений, и тут присутствующих оглушила новая быстрая, энергичная композиция.

Я отпустила волосы Бишопа и уперлась ладонью в каменно-твердую грудь – так себе призыв к порядку, потому что одновременно я укусила его за нижнюю губу и чуть всосала, заканчивая поцелуй. Низкий звук, напоминавший рычание, родился в груди Бишопа, и он вновь впился в мои губы. Я застыла на несколько секунд, прежде чем нехотя оторвалась от него уже по-настоящему.

– Мы не одни, – прошептала я.

Мы тяжело дышали, глядя друг другу в глаза.

Бишоп быстро провел языком по нижней губе.

– Тогда давай выбираться, пока я не выкинул чего-нибудь неловкого.

Бишоп

Лишенный Стиви целую неделю, при виде нее в платье я едва сдержал слюнотечение. Давно копившаяся сексуальная неудовлетворенность ударила мне в голову, поэтому моя реакция на поцелуй (не выпускать Стиви из объятий до скончания времен – или пока один из нас не загорится от трения) стала абсолютно логичной.

– О’кей, – это был скорее стон, чем слово.

Я чертовски удивился, что она не затеяла нового спора – Стиви так легко не уступает (мне, во всяком случае). Она развернулась к выходу, и лавандового цвета волосы, разлетевшись, волной укрыли ей плечи. Еще до окончания сегодняшнего вечера я намерен зарыться лицом в эти волосы. Они превратятся в запутанный колтун, потому что в них побывают мои руки, а в какой-то момент я точно намотаю их на кулак.