– Ну-ну. Водки, конечно, взять не догадался.

Он снова начал проклинать себя за недальновидность. На самом деле, он хотел купить водки матери, но когда приехал на автовокзал, алкоголь уже не продавали – было слишком поздно.

– Нет, – прошептал он.

– Ну, еще бы, чего от такого дефективного выпердыша ожидать. Деньги хоть есть? – она посмотрела на него с высочайшей мерой презрения.

Сергей обрадовался, нащупал кошелек и достал его.

– Есть, есть, мам.

– Нехрен тут мамкать. Сходи к Семеновне и возьми у нее трехлитровку.

Он с облегчением поднял банку с пола, поискал глазами крышку, не нашел, и, боясь спрашивать у матери, вышел. В сенях услышал ее оклик.

– Ты ее пальцами, что ли, закрывать собрался? Крышку возьми, придурок, – тон ее начал добреть. Посторонний наблюдатель вряд ли бы это заметил, но Сергей знал, что «придурок» – это переходная форма к «сынушке». «Сынушкой» она называла его в лирической стадии.

Он вернулся в комнату, взял крышку со стола и отправился к Семеновне. Та его не узнала, хотела погнать со двора, пришлось объяснять, что он сын Любови. Семеновна потребовала деньги вперед. Сергей с готовностью выложил пятьсот рублей. Она пробормотала что-то насчет сдачи, но он только отмахнулся. Остаток вычли из долга Любови.

Минут через двадцать смягчившаяся Любовь смотрела на сына.

– А где этот мужчина, который в прошлый раз тут был? – неуверенно начал разговор Сергей.

– Какой мужчина? Ах да, – она провела рукой по лицу. – Убили остолопа. Ну, по нему давно кладбищенская землица плакала. Хрен с ним. Тут дело затеяли. Следователь приходил. Даже два.

Сергей безучастно кивнул, как будто все это не имело к нему ни малейшего отношения.

– Первый такой, обычный. Спросил имя-фамилию, да и разошлись. А вот второй, – она подвинула к себе банку с огурцами, запустив в нее пальцы. – Второй чудной. С Москвы.

Она посмотрела в алюминиевую кружку, выпила залпом содержимое, запрокинув голову, загрызла огурцом, придвинула кружку Сергею, которому уже было позволено сидеть напротив на втором табурете. Он приподнял почти полную трехлитровую банку и налил самогон в кружку.

– Вот этот основательно все выспрашивал. Про тебя интересовался.

Сергей внимательно посмотрел на мать.

– Сказала ему твое имя-отчество. Про то, что в Москве живешь, он и сам откуда-то выяснил.

Сергей пару секунд смотрел на нее.

– И всё?

Она вскинула на него недовольное лицо.

– А что я ему еще могла сказать? Ты ж меня в известность не ставишь, кто ты, что ты, где живешь, кого обрюхатил, – она снова уставилась в кружку.

Сергей покраснел.

Примерно через час мать напилась основательно и полезла на печку. Ее кренило вбок, и Сергей с трудом помог ей забраться наверх. Там она мгновенно уснула, даже не укрывшись одеялом, хотя в доме было холодно.

Сергей слегка поежился, – то ли от холода, то ли от разговоров о следователе. Затем убрал со стола, принес воды из колодца и наполнил пустые, уже подсохшие баки, вышел на улицу в поисках дров. В углу двора стояла сухая без листьев старая яблоня. Взяв топор, который пришлось довольно долго точить, чтобы привести в рабочее состояние, он срубил яблоню, пилой аккуратно отрезал ветки и распилил ствол на несколько частей, после чего стал рубить дрова.

В какой-то момент он поймал себя на мысли, как привычны для него эти бытовые действия, хотя последний раз он проделывал их, пожалуй, лет десять назад, если не больше. Он уже столько лет живет в Москве, и до сих пор не очень хорошо знает свой район, но распилить узловатую яблоню – плевое дело.

«Может, мать права, и правильнее мне жить здесь? Что я делаю в городе? Кто я там? Мне самое место здесь. Сидеть, заботится о матери, а весной и осенью отдаваться своему альтер эго, которое все равно я никогда не смогу победить».

Он продолжал колоть дрова и постепенно мысли улетучивались из его головы. Теперь Сергей лишь внимательно следил за тем, чтобы в глаз не ударил сучок, и топор бил туда, куда он намечал.

Дома Андрея ждал приятный сюрприз.

Не успел он войти в дом, как на него с громким визгом: «Папа!» бросилась дочка. Он подхватил ее на руки и начал тискать и подбрасывать, от чего та залилась радостным смехом.

Посадив ее себе на шею, и чуть согнувшись, чтобы она не задела что-нибудь головой, Андрей медленно пошел на кухню, – грязная посуда в раковине, морозилка не закрыта до конца. Андрей захлопнул ногой дверцу.

Покатал еще немного дочку по квартире, потом вернулся с ней на кухню, усадил на стул, сам сел напротив.

– А ты как тут очутилась, солнышко мое?

Он часто называл ее солнышко, потому что до сих пор не мог привыкнуть к имени Пелагея. Это имя указала жена, оформляя документы, не посоветовавшись с ним. Сам бы он ни за что так не назвал ребенка. В детском саду ее вроде бы не трогали, но неизвестно, как отнесутся к такому имени детишки в школе, в которую она пойдет через год.

– Тебя разве не бабушка привезла?

Пелагея энергично замотала головой, отчего кудрявые хвосты, обрамленные пышными розовыми резинками, хлестнули по ее очаровательному носику.

– Нет! – громко и радостно объявила она. – Нас привез мамин друг.

Она недавно научилась говорить «р» и теперь рычала эту букву во всех словах, в которых она попадалась, а иногда вставляла и в те слова, где она не требовалась.

Андрея кольнуло слово «друг», но он напомнил себе, что ему это сказала шестилетняя девочка.

– Какой еще друг?

«Кто-то из театра. Мишка Рыжов», – подумал Андрей, прежде чем Пелагея ответила.

– Большой такой! Медведь! – выпалила она, подняв высоко руки, показывая величину друга.

«Не Рыжов. А кто же? Новый режиссер что ли?».

– И на чем вы приехали? На машине его?

– Да! На Бэ-Эм-Вэ! – проскандировал довольный ребенок.

«Это кто ж у них в театре на такой кредит разорился?» – недовольно подумал Андрей, но допытываться не стал. В конце концов, можно ведь и теще позвонить, она ему скажет, кто там в очередной раз вьется за Лизкой.

Особого беспокойства Андрей не испытывал. Хотя ему никогда не нравились эти околобогемные театральные приятели Лизы, но дальше тусовок в кафе с излишним, по его мнению, употреблением спиртного дело не заходило. Во всяком случае, насколько он знал. Он был уверен в Лизе. Она, конечно, любила пустить пыль в глаза, и ее вполне можно было назвать ветреной, но Андрей знал, она бы никогда не стала ему изменять. Хотя ей нравилось, когда на нее обращают внимание, и сама была не прочь строить глазки. Но границ не переступала. Так что можно быть спокойным. Но теще позвонить, на всякий случай, можно.