бы встретиться в мамином… — Он запнулся. — Прости. Боже, не могу говорить «в папином доме». Звучит как-то не так. Понимаешь, о чем я?

— Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду. — Хенли выключила аварийную сигнализацию и отъехала.

— Я пытался ему звонить, он не отвечает.

— И мне тоже.

— Ну так что, мелкая? Как ты? Я слышал, что ублюдок сбежал. Думал, что ты сама мне все расскажешь.

Брат Хенли покрутил радио в машине. Она знала, что он не может заставить себя произнести фамилию Оливера. Она помнила, как Саймон сидел у ее постели после смены. Он работал онкологом в больнице Гая[48], а в тот день сразу же примчался в больницу Королевы Елизаветы. «Ты бы могла найти какой-нибудь другой способ сообщить мне, что я стану дядей. Получше», — пошутил он тогда, украдкой проверяя ее давление на мониторе.

— Насколько я понимаю, его еще не поймали? — спросил Саймон.

— Нет. Но его ищут. Все его ищут.

— Он за тобой не придет? То, что было у вас дома на днях, не повторится?

— Сомневаюсь. — Хенли надеялась, что сможет успокоить брата, пока они едут в Беллингем[49]. — Я не вижу причины, зачем бы ему оставаться в городе, да еще и появляться у моего дома.

— Надеюсь, что этого ублюдка найдут под каким-нибудь обрывом. — Саймон зевнул. — Я очень устал.

— Прекрати жаловаться. Ты сам хотел быть хирургом.

— Я думал, что это сделает меня более привлекательным для дам. Кстати, раз мы заговорили о дамах. Как там очаровательная Лин?

— Оставь Лин в покое. — Хенли шлепнула Саймона по руке.

— Ай! Я же ничего не сделал. Я женатый мужчина с тремя детьми, которые не дают мне покоя. Дай мужчине возможность пофантазировать.

— Фантазируй о своей жене.

— Прошу тебя! Даже в моих фантазиях Мия говорит мне, что у нее болит голова.

— Шут гороховый, — рассмеялась Хенли. — Саймон, ты хирург, правильно?

— Ну, последние годы был им.

— Скажи мне, легко ли достать атри… О господи. Атракур…

— Атракурий безилат. — Саймон уменьшил громкость радио. — Зачем он тебе?

— Мне — ни за чем. Это связано с расследованием. Так насколько легко его достать?

Хенли припарковалась перед домом их родителей, и они вышли.

— Ну, нельзя прийти в «Бутс»[50] и купить его без рецепта. Это я тебе точно могу сказать. Его используют только во время хирургических операций. Фактически держат под замком. Даже я не могу просто зайти на склад и взять пару упаковок. Но это не значит, что никто вообще не может до него добраться, если он очень нужен. И врачи, и медсестры воруют наркотики и другие препараты из больниц. Это не новость.

Хенли и Саймон остановились перед входом в дом. Из замка торчала связка ключей.

— Это не похоже на папу, — заметил Саймон, повернул ключ и открыл дверь.

У Хенли было ощущение, будто она идет по совершенно незнакомому дому. На тумбе, где у ее матери всегда стояла ваза с цветами, теперь скопилась гора нераспечатанных писем. Зеркало в позолоченной раме над ней было заляпано отпечатками жирных пальцев. В доме пахло сигаретным дымом и какой-то гнилью из помойного ведра на кухне, которое давно нужно было вынести.

— О, папа! — воскликнула Хенли, когда они с Саймоном вошли в гостиную.

Элайджа сидел в кресле и смотрел новости, или это новости смотрели на него, а он просто уставился в пространство. У него на коленях стояла пепельница, доверху заполненная окурками и готовая в любую секунду свалиться на пол. Рядом с банкой из-под пива «Гиннесс» на полу стояла грязная тарелка. В гостиной царил страшный беспорядок. Их отец выглядел ужасно, одежда на нем была мятая и грязная.

— Что вы здесь делаете? Что вы делаете в моем доме?

Элайджа встал. Окурки и пепел рассыпались по полу.

— Папа! Папа! Успокойся, — сказала Хенли.

— Вам здесь не место. Я вам уже говорил, что не хочу вас здесь видеть. Я сейчас позвоню в полицию.

Хенли рассмеялась, скорее от отчаяния, чем от нелепости его слов. Она взяла отца за руку.

— Папа, пожалуйста!

— Вам здесь не место. — Элайджа вырвал руку. — Ее больше нет, так зачем вы приехали?

Хенли сглотнула, ей хотелось разреветься, но она сдержалась.

— Мы просто хотим тебе помочь, папа, — включился в разговор Саймон, обнимая отца за плечи. — Мы знаем, что тебе тяжело.

— Прекрати, — велел Элайджа.

— Нам всем не хватает мамы.

— Прекрати! Прекрати!

Элайджа вырвался из объятий Саймона и опять рухнул в кресло. Хенли посмотрела на Саймона. Когда они были младше, они не знали, что делать в те периоды, когда отец «ускользал» от них. Обычно он уходил в свободную спальню и мог оставаться там по несколько недель. Он задергивал шторы, комната погружалась во тьму, отец лежал на кровати и смотрел в потолок. Мама говорила им, чтобы оставили отца в покое, дали ему отдохнуть. Хенли все равно обычно усаживалась на краешек его кровати, когда возвращалась из школы, и рассказывала отцу о том, как прошел ее день, спрашивала его, когда он встанет и отвезет ее на гимнастику. Ей тогда было пятнадцать лет, и она подслушала, как мама произносила слово «депрессия», разговаривая с тетей Сесилией.

— Давай мы с Саймоном тут уберемся и, может…

— Может, ты поедешь ко мне? Поживешь со мной, Мией и внуками? — предложил Саймон, поднимая с пола грязную тарелку. — Я возьму на работе небольшой отпуск.

— Я не могу допустить, чтобы они видели меня в таком виде, — сказал Элайджа. — И я не хочу, чтобы вы видели меня в таком виде.

У Хенли подогнулись ноги, она почувствовала слабость и буквально рухнула на большой диван. Она закрыла лицо руками. На них хлынули горячие слезы, когда она услышала слова отца:

— Я сломленный человек. Я никогда не хотел, чтобы вы видели меня сломленным.

Глава 48

Хенли сидела за своим кухонным столом в пижаме, смотрела на стеклянные двери и на дождь. Она чувствовала себя изможденной, и усталость волнами накатывала на нее. Им потребовался почти час, чтобы убедить отца собрать сумку и перебраться домой к Саймону. Стэнфорд уже заснул у нее на диване к тому времени, когда она наконец вернулась в полночь. Дома было тихо без Эммы, подпевавшей своим детским передачам, без лая Луны и стонов Роба, сокрушающегося о состоянии финансовых рынков, сидя за своим ноутбуком. Чай, который для нее заварил Стэнфорд, давно остыл. Бабье лето быстро закончилось, небо на улице было серым, мрачным и тяжелым — и это полностью соответствовало ее