Но теперь герцог Миланский постоянно жаловался на недомогание, но категорически отказывался следовать советам докторов. В их письмах к Людовико, собранных синьором Магента, содержатся подробности его болезни. Доктора жалуются, что ни письма его дяди, ни их протесты не оказывают ни малейшего влияния на больного. Он прячет сливы и другие фрукты у себя под подушкой, ссылаясь на то, что ему нравится их запах, и, несмотря на серьезное расстройство пищеварения, поедает их сырыми. Кроме того, он употребляет слишком много вина. Постепенно он ослаб настолько, что уже не мог вставать с постели, и известия становились все более тревожными. Людовико отправил к нему еще одного доктора, поскольку, ввиду присутствия короля Франции, сам он не мог уехать в Павию. Донна Изабелла ухаживала за своим мужем. Его мать, которую также попросили приехать, была настолько расстроена состоянием сына, что ей пришлось отвернуться, чтобы скрыть слезы. Когда наметилось некоторое улучшение, Людовико отправил к нему двух сиделок, но, поскольку больной остался ими недоволен, он прислал двух других.

Тем временем в Павию приехал король Франции, к великому неудовольствию Людовико, который приложил все усилия, чтобы удержать Карла от этой поездки. Отношения между ними стали столь натянутыми, что в Виджевано король потребовал, чтобы ему отдали все ключи от замка, и выставил свою охрану на всех воротах. Несмотря на болезнь миланского герцога, в Павии королю был оказан великолепный прием. Здесь он познакомился с Боной и настоял также на встрече с Джан Галеаццо, своим двоюродным братом, однако беседа с ним была сведена к общим фразам, поскольку король не желал еще более осложнять свои отношения с Людовико Моро. Говорят, умирающий герцог умолял позаботиться о его жене и сыне.

Положение несчастной молодой герцогини было поистине жалким. Есть не слишком правдоподобный рассказ о том, что, когда Людовико настоял на ее встрече с королем Франции, намеревавшимся изгнать ее отца и брата из их королевства, она заявила, что скорее пронзит кинжалом свое сердце. Но, по свидетельству исторических хроник, она бросилась к ногам короля и, горько рыдая, умоляла его смилостивиться над ее отцом и братом. Карл был явно тронут, но ответил, что теперь уже ничего изменить нельзя.

Джан Галеаццо уже не мог питать никаких иллюзий относительно серьезности своего недуга. Одним из последних его действий было приказание, чтобы к нему в комнату привели коней, присланных в подарок его дядей, а также нескольких его любимых борзых. Очевидно, что сам он, со всем своим простодушием, до самого конца нисколько не сомневался в любви своего дяди к нему. Он даже спрашивал у Людовико, будет ли тот скучать по нему. Уже перед самым концом он обещал в случае своего выздоровления одарить приданым сотню бедных девушек.

Общее состояние здоровья Джан Галеаццо, подробности его болезни, так же как и его прежнего образа жизни, позволяют допустить, что умер он естественной смертью. Но в то время почти все были уверены, что его отравил дядя Людовико. Даже Корио свидетельствует о том, что возникали определенные подозрения, а если верить Гвиччардини, один из врачей Карла заметил признаки отравления — довольно неубедительное обвинение, учитывая уровень медицинских знаний в эпоху кватроченто. Жестокость, в любых ее проявлениях, была совершенно чужда натуре Людовико. Число казней в Милане в период его правления заметно сократилось; оно стало быстро увеличиваться при французах. Но смерть его племянника казалась столь своевременной, что, даже если он и не причастен к ней, невозможно осуждать людей, которые считали его виновным. В любом случае он в значительной мере нес ответственность за то состояние здоровья Джан Галеаццо, вылившееся в смертельную болезнь, даже если эта смерть была вызвана естественными причинами. Бона и императрица Бьянка Мария полагали, что он виновен. Такого же мнения придерживалась Изабелла Арагонская, хотя в то время она не могла заявить об этом. После краха и пленения Людовико она сообщила феррарскому послу (11 сентября 1499 года), что Амброджио да Розате признался ей, что подал Джан Галеаццо яд в стакане с сиропом и сделал это намеренно, по приказу его дяди. Астролог, дом которого был разграблен городской чернью, бежал из Милана, но был пойман и возвращен назад. Изабелла намеревалась выдвинуть против него обвинение и осудить его за убийство, но предпочла дождаться приезда Людовика XII. Но затем она и сама уехала на юг.

Карл тем временем отправился в Пьяченцу, где его и застигло опечалившее его известие о смерти кузена. Людовико поспешил в Павию, но только для того, чтобы узнать о том, что его племянник уже скончался. Поэтому он возвратился в Милан, где тело Джан Галеаццо, со всеми подобающими его герцогскому достоинству почестями, было положено у главного алтаря собора. К нему подбросили две эпиграммы с обвинениями в его отравлении в адрес его дяди.

Теперь настал тот момент, когда Людовико должен был действовать. Максимилиан стал императором после смерти своего отца, и Людовико уже получил от него весьма обнадеживающий документ, обещавший ему герцогство Милана. Документ этот гласил, что права на герцогство принадлежат Людовико как первому сыну Франческо Сфорца и Бьянки Марии, родившемуся после того, как Франческо стал герцогом. Но это была лишь словесная игра, если учесть, что титул Франческо никогда не был признан императором, и этот факт позволял Максимилиану своей властью передать герцогство, кому он сам пожелает. Людовико немедленно собрал главных чиновников и членов городского совета в замке (все они были его друзьями) и предложил объявить новым герцогом Франческо, сына Джан Галеаццо, известного как Дукетто. Нет ничего удивительного в том, что Андреа Ландриано поднялся со своего места и заявил, что теперь не те времена, чтобы править ребенку, и что только герцог Бари, который столь долго был герцогом Милана во всем, кроме своего имени, имеет теперь законное право получить этот титул. Другие влиятельные лица поддержали это предложение, и Людовико был торжественно провозглашен герцогом. Надев мантию из золотой парчи, он проехал верхом по улицам города, встречаемый громкими возгласами: «Моро! Моро!», которые выкрикивали, по свидетельству очевидцев, главным образом его сторонники. Перед ним несли меч и скипетр. Новый герцог посетил собор Св. Амвросия, колокола которого зазвонили по этому случаю. Сразу же после похорон своего племянника Людовико присоединился к королю Франции, направлявшемуся во Флоренцию.

Герцогиня Изабелла, охваченная безутешным горем, оставалась в Павии. В Милан она переехала не ранее декабря. Беатриче встречала ее в двух милях от города и, выйдя из своей собственной кареты, возвращалась обратно в карете своей кузины, вместе с ней обильно проливая слезы. Людовико встретил Изабеллу у ворот замка и приветствовал ее с величайшим уважением. Ей были предоставлены ее прежние покои. Увидев, с какой печалью она вошла в них, Людовико сказал ей несколько ободряющих слов. Бароне — шут, описавший эту сцену в письме к Изабелле д'Эсте, — говорил, что вид плачущей герцогини с тремя ее маленькими детьми, одетой в грубое платье, подобное одеянию монахини, расплавил бы даже камень. Он и сам не смог сдержать слез. Изабелла оставалась в своих покоях в замке до смерти Беатриче, после чего Людовико отправил ее жить в Корте Веккьа. Когда император Максимилиан высказал протест против такого ее изгнания, Моро ответил, что не мог больше выносить звучания ее голоса, настолько она напоминала ему о его собственной жене. Некоторое время ее сын по настоянию Людовико жил с его собственными детьми в замке Роккетта, навещая свою мать лишь раз в неделю, что в немалой степени усиливало ее печаль.