и посидеть с ними на кухне. Но что он им скажет? Что ему плохо и с каждым днем это ощущение лишь усиливается? И что они могут предпринять по этому поводу, если он сам не может дать себе отчет в том, что же с ним происходит? Конечно, и одного факта, что деда больше нет, с лихвой хватало для того, чтобы оправдать свое дурное настроение. Вот только Медведев совершенно четко осознавал, что причина его текущей хандры отнюдь не в смерти Степаныча. Что-то надломилось внутри, и даже банальные и привычные вещи перестали радовать совершенно.

Самым гадким в сложившейся ситуации было то, что он легко мог потерять расположение Жени. Всякий раз, когда он открывал рот, желая рассказать ей, как ему плохо, что-то внутри настоятельно требовало, чтобы он немедленно заткнулся и забыл об этом. Негоже признаваться подруге в том, что ты не Терминатор и твои внутренние ресурсы на исходе, особенно когда ты еще только-только завоевываешь внимание и расположение девушки.

Вот и получалось так, что с каждым днем Барни все больше и больше погружался в пучину хандры и недовольства. И винить в этом было некого, кроме себя самого. Все, чего ему действительно сейчас хотелось — лечь и лежать сутки напролет, и чтоб никто не подходил и не тормошил его.

Сколько бы он еще так протянул, не сорвавшись в штопор — неизвестно. Но утром в среду Борису позвонил Вован, а днем они с Мэг уже стояли на пороге его квартиры. Причем без всякого предварительного согласования — просто взяли и приехали. Маша тут же заявила, что желает посплетничать с Женей, и увела ее в комнату, оставив мужчин одних.

— А теперь давай рассказывай, — потребовал футболист, расположившись в единственном кухонном кресле, облюбованном им еще во время прошлых визитов.

— И о чем ты хочешь услышать? — вздохнул Медведев.

— О том, как ты дошел до жизни такой! — припечатал Вован. — И почему молчишь обо всем как пленный партизан, когда у тебя есть друзья?

— Не хочу ни на кого взваливать эту хрень, — Барни посмотрел в окно. — Да и, откровенно говоря, не настолько мы и близки, чтоб…

— Что?! — взревел гость. — То есть я тебе не друг, получается?! И это после всего того, через что мы вместе прошли?! Вот, значит, как ты нас ценишь?!

— Черт, я не так выразился, — повинился Борис. — Ну сам посуди: у тебя тренировки и матчи, ты на себя еще и сонное общество взвалил. И тут я такой куст с горы: ой, что-то мне не климатит, срочно приезжайте мне сопли подбирать. Так, что ли?

— Запомни раз и навсегда или запиши, если память плохая: ты для нас с Машенькой не куст с горы и не опенок с лужайки, — с угрожающими интонациями начал Вован, и, если бы Медведев не знал, что футболист обычно так выражается, чтобы подтвердить серьезность того, о чем говорит, мог бы даже испугаться. — Ты наш друг и побратим. И если тебе плохо, то мы сорвемся сюда по первому же зову. Надо будет, я матч пропущу ради такого. Даром у нас, что ли, на скамейке всегда запасные игроки сидят. По этому пункту, надеюсь, тебе все понятно? Не слышу ответа.

— Да, капитан.

— Уже лучше. Идем дальше. Если я правильно тебя понял, ты тут устроился, как тушенка в консерве на солнцепеке, и не то чтобы киснешь, но тухнешь изрядно. Но при этом никаких попыток вылезти в люди не предпринимаешь.

— Да не хочу я никого видеть!

— Знаешь, был у меня случай с одним знакомым, — почесал затылок Вован. — Тоже вроде ничего особого, на первый взгляд. Спохватились, когда он уже в такой глубокой апатии был, что хоть по морде ему бей, не отреагирует. В психушку его сдавать? А смысл? Человек-то нормальный, не бузит, в суицидальных наклонностях не замечен. Истерик тоже не закатывал. Просто крест на себе поставил и понесся тихонько по наклонной. Вот тогда мы прикинули хрен к носу и взяли над ним шефство. Чередовались через день, иногда и подряд приходилось. Он, видишь ли, в нормальной жизни поесть любил. И не просто абы что в себя запихать, а того-пятого-десятого попробовать. Вот и решили от этого отталкиваться. Стали таскать его по тематическим ресторанам, чтобы не только жрачка, а и интерьер, обслуга, вид из окна, все дела.

— Вот прошу тебя, не говори, что сработало, — фыркнул Барни.

— Не сразу. Первые пять дней ему что воля, что неволя — все едино. Поест, глаза пустые поднимет, скажет: «Спасибо, было очень вкусно», — и опять в себя уходит. Вернее, из себя не вылезает и даже не планирует.

— И что же произошло на шестой день?

— Хорошая драка! Что-то там за соседним столиком не поделили, и горячий парень толкнул свою подругу так, что она пролетела метра два и приземлилась аккурат на нашего горемыку. Он ее, конечно, поймал, но ее кавалеру показалось, что девушку при этом облапали. И тут, не побоюсь этого слова, тот конченый дебил начисто забывает, что сам отправил барышню в полет, и идет выяснять отношения к нашему столику.

— И товарищ в апатии, конечно же, встал грудью на защиту девушки? — зевнул Борис.

— Зачем? Тут и нас вполне хватило, — поиграл мышцами Вован. — На его долю выпало лишь утешать барышню, а мы блокировали все попытки неадеквата к ней прорваться. Пока бузили, наш товарищ успел выяснить, что идти ей некуда, потому что шмотки остались на квартире у любителя кегельбана, а из общаги она уже съехала. Так что он подумал и забрал девицу к себе.

— И они, разумеется, поженились, нарожали детишек и живут счастливо? — Медведев не мог понять, как до Вована не доходит, что его подобными сказочками не прошибить.

— Нет, — удивился гость. — Три дня она провела у него, параллельно вынося человеку голову на тему, что у него все хорошо и вообще есть чему завидовать, пока он в это сам не поверил. Ну а потом она с его помощью нашла себе работу с проживанием и устроила свою жизнь. Он, кстати, тоже. Сейчас они уже дружат семьями. Детишек там пока нет, но через месяц вроде как должен первый появиться, если я сроки не напутал.

— У нее?

— У него. Она пока в основном в карьеру вкладывается. Говорит, не хочется больше ни от кого зависеть, надо свою подушку безопасности иметь.

— Красивая история, — признал Барни. — Местами даже на правду похожа.

— Да что ж ты за человек такой?! — повторно взревел Вован. — Пойми же ты, дурья башка, с