– Воистину! Батюшка, теперь то с вашей…, нууу, то есть, с Божией помощью, все встанет на свои места. Извини меня, сердечко мое, что-то я потерялся. Какая же ты неожиданная!… – Мы давно говорили, что при своей воздушности, скромности и смиренности, Татьяна имела внутренний внушительный стержень непоколебимости, спокойствия и уверенности. Становой хребет этот, был не заметен, пока стезя не сталкивала ее, с чем-то трудно преодолимым, да и тогда, пожалуй, просматривалось лишь одно качество – терпение, редко заметное другим.

Батюшка, не совсем понимая, что именно происходит, постарался собраться с мыслями, прочитал молитовку, и со спокойной душой, примирившись с происходящим, превратился во внимание.

Со стороны ему казалось, что ничего, из возможно заботящего или страшного, с этими чадами его не происходило, и ничего грозящего над ними не повисло. Любящие глаза, не отрываясь, смотрели друг в друга, молодые люди, совсем не замечая священника, сидели на скамье в его келье, взявшись за руки и мирно беседовали:

– Пашенька, милый мой, я же знала, что ты жив, я же в госпиталь то пошла, только тебя ради. Мы же раньше все говорили и говорили, и все о чем-то, а как дела коснулось, я поняла, что ничегошеньки о тебе и не знаю. Случайно нашли в интернете, что из того боя якобы вышли трое, это может быть важно, поскольку, значит уже не секрет и не тайна никакая! А там написано было «Темник» и «Ослябя»… – я же знаю, что это ты! Ждала, искала, все думала, вот, вот и появишься…, только, как я тебя просмотрела?! Я же не знала, что есть еще один корпус, и ты будешь под другим именем… – Павел, смотрел не моргая, с застывшим выражением улыбки от приятной неожиданности, силясь понять, от куда у этой девочки такое разумное понимание произошедшего?! От куда, вообще знание специфики и такая прозорливость.

Он обнимал ее раз от раза, отпускал, смотрел, гладил по волосам, и уже не выдержав признал:

– Ну, какая же ты умница, а я все думал, как до тебя донести, как тебе объяснить, как вообще оправдаться…, а ты…, ты просто все понимаешь, и все знаешь, будто была рядом…

– А я и была рядом! Я каждый день о тебе молилась…, каждый день был, просто день, без тебя, но какие же это были дни! В каждый из них я сходила с ума, понимая, что Господь дает испытания по силам. Я думала о выпадающих испытаниях, пыталась понять, зачем это тебе, ведь ты мог отказаться от них…, и почему я должна тоже страдать. Понимала, что ты и сам не совсем понимаешь зачем, но проходишь их, а преодолевая, часто думаешь обо мне. Мне даже иногда начинало казаться, что все происходящее – ради меня…,но кто я?! Потом я перестала задавать себе любые вопросы, поверив в то, что была нужна тебе, а ты мне… Господь вел нас именно этой стезей, с каждым шагом приближая, сегодняшний день…, и он настал, став именно таким. Не нужно думать почему все так произошло, мы осознаем это позже…, а сейчас просто будем вместе искать выход, и обязательно найдем, потому что Бог не дает дар любви просто ради удовольствия – это испытание, и проходить его нужно именно вместе… Пойдем…

– Пойдем… – Забыв о причине происходящего, отец Иоанн, хоть и не будучи человеком впечатлительным, все же увлекся этим диалогом, но более поразила его цельность и устремленность натуры выросшей дочери его, когда-то упокоившейся крестницы. Милена – мать Татьяны, была сильным человеком, но он не мог припомнить всплеска такой мощи и глубины таких переживаний. Он особенно поразился мудрости этой девушки, к взрослению, которой никак не мог привыкнуть, а ведь она каждую неделю, как Ангел пела на клиросе в церковном хоре.

Он старался в каждом человеке рассмотреть, что-то хорошее и красивое, в результате чего приобрел навык видеть не физическую привлекательность, а следы духовной благодати, оставшиеся с рождения у каждого.

Татьяна была богата на этот счет особенно. Быв скромной, терпеливой и внешне смиренной, она обладала еще согревающим спокойствием и миролюбием взглядов. Только не здоровый душой человек, мог пожелать зла или захотеть её обидеть.

Священник поймал себя на мысли, что этот огромный богатырь, пришедший вместе с ней, в состоянии метания грома и молний, сейчас растворился в её умиротворенности и спокойствии. Отче был по-хорошему горд, за эту милость Божию, и не уставал молиться за своё духовное чадо.

Все же, начиная осознавать, что над обоими нависло нечто не разрешимое, он решил внести и свою лепту, придумав привести, как он полагал пример, известный всем находящимся в этом помещении:

– Ну слава Богу! Мир вашему дому!… Мне вот тут на ум пришла мысль…, мня, мня…, дааа…, знаете ли, Павел, а ведь ваша история, хотя я так ничего и не понял, не самая интригующая… – Молодые люди, казалось бы, забывшие о его существовании, увлекшись собой и своими чувствами, обернулись в недоумении. Первым опомнился Ослябин:

– Фуффф, батюшка, вы уж простите, мы тут у вас расхозяйничались…, простите нас!..

Вставила и Татьяна пару слов:

– Батюшка…, крестный, прости нас – мы ведь…

– Да я все понял, дети мои, все хорошо…, прямо так хорошо, что я и не сомневаюсь – все будет ещё лучше с Божией помощью, милые…

– А о ком ты, крестный?.. – Татьяна, будто на всякий случай задала этот вопрос, хотя мысли и внимание все принадлежали любимому ею человеку. Не отставал и Павел, но понимал, что авторитет священника для его любимой непререкаем, да и праздного в начатой мысли не было ничего. К тому же этот человек действительно вызывал глубочайшее уважение, и все сказанное им будет, конечно, полезно.

– Таккк…, о батюшке твоем! Вот уж где непредсказуемость каждый день, чудеса, да борьба духа… – Кто угодно мог бы осечься, предположив несвоевременность или не желание ребенка раскрытия такой тайны перед возлюбленным, но дочь не стыдилась своего отца, видя, прежде всего, все хорошее, и, в конце концов, любя своего родителя. Отче же считал этот пример действительно выдающимся, поскольку знал и Алексея, и всю его жизнь, чуть ли не изнутри, видя в ней чудесный Промысел Божий, вернувший таки, чуть было не погибшее создание в Лоно спасения. Да и любил он отца своей крестной дочери, как родного сына, ибо был связан с ним многими пересечениями и переживаниями.

Кого же еще любить, и за кого же еще молиться, как не за погибающих «овец» Божиих.

Смущений в обоих не было, и батюшка продолжил без всякого извинения:

– Дааа…, раб Божий Алексий, спаси Господи, страдальца! Вот уж у кого стезя тяжела и непредсказуема! Все перипетии твой, сын мой, только первая ступень, причем самая легкая, в его «анабасисе»…

– А кем он был то…, и почему «был»? Малыш, вроде бы ты говорила, что жив…

– А он и жив…, только, как бы завис между двумя мирами, пока Господь решает, как спасти его душу. А был ооон…, сама скажешь, дочка?

– Он…, папа…, самый лучший…, а остальное мне не важно! Ему никто не помог, все только пользовались! А он меня искал…, и нашел! Нашел и… – Большая слеза, как показалось Паше, буквально выпрыгнула…, за ней вторая, и еще несколько. Они так же неожиданно кончились, как и появились, обжигая своим касанием его руку, на которую, падая, попадали и разбивались.