Жаровня состояла из разрезанной пополам бочки из-под бензина с натянутой поперек проволокой. Обмазанные соусом куски курятины шипели между девочками из Хутена и парнями с кулинарного факультета. Жаривший мясо белозубый красавец – хоть сейчас в мыльную оперу, в поникшем поварском колпаке и красной бандане на шее – улыбался нам из-за густой вуали синеватого дыма.

– Этот кусочек тебя хочет, – сказал он Киппи, протыкая и сталкивая с вилки на ее тарелку истекающую жиром куриную грудку. Если верить бейджу, звали его Эрик.

– Вы откуда, девчонки? – спросил он. Пухлая куриная ножка зависла над тарелкой Бэмби.

– Эдисон, Нью-Джерси.

– Стаутон, Массачусетс.

Эрик облизнул жирный палец.

– Да-а? Это где?

– Возле Бостона, – пояснила Бэмби.

– Бостон? Я слышал, там всем заправляет кучка старых пердунов, которые ничего не разрешают.

Киппи так захохотала, будто ее щекотали.

– Не все, – возразила Бэмби.

– А ты что, проверяла? – сострил Эрик, и они втроем рассмеялись. Эрик повернулся ко мне: – Тебе чего? – деловито спросил он, кивнув на куски жаркого. Я не могла решиться. Киппи с Бэмби ушли, не оглядываясь. Я показала на самую страшную, самую сморщенную ножку.

Когда я обернулась, ища глазами Киппи и Бэмби, они сидели на краю лужайки на каменной скамье. Обе нагнулись над тарелками, поставленными на колени, и над чем-то хохотали. Надо мной. Я не знала, куда еще идти.

Я стояла, ожидая, чтобы они подвинулись, но они не шевельнулись. Больше сесть было некуда, кроме как на землю. Я присела, насколько смогла, а дальше попросту шмякнулась на мягкое место. Я не хотела хрюкнуть – это вышло нечаянно. Куриная ножка скатилась с тарелки в траву. Я чувствовала – они перестали жевать и смотрели. Было слышно, как они прислушиваются к моему одышливому сопенью.

Разговор с парней перешел на волосы. Я могла рассказать о мятном шампуне Руфи и что Руфь сочла мои волосы прекрасными. Почему мой жир не оттолкнул Ларри и Руфь?

После десерта парни с кулинарного факультета стащили свои не нюхавшие крахмала поварские колпаки и расстегнули белые пиджаки. Двое плевали друг в друга арбузными семечками, поглядывая, кто из девочек смотрит. Через лужайку летала тарелка фрисби.

Некоторые из девушек Хутен-холла, поддавшись уговорам, забрались парням на плечи, и начался «конный реслинг». Девицы, неуверенно смеясь, хватали друг друга за руки и вяло толкались. Парни, стоя внизу, налетали друг на дружку с боˊльшим азартом.

– Давай, Нью-Джерси! – крикнул кто-то. Тот самый парень с барбекю, Эрик, кажется. Он опустился в траву на колени. На меня повеяло жареным мясом. Киппи хихикала и отказывалась, но все-таки села ему на плечи. Они поднялись, покачиваясь, и галопом понеслись к остальным.

– Я долго выбирал между тобой и толстухой, – донеслось до меня. Киппи взвизгнула от смеха.

Интересный из них получился кентавр – полуговнюк, полусучка. Дотти бы всласть нахохоталась. На работу ей только через два дня. Я могла заставить ее возненавидеть Киппи; я точно знала, что нужно сказать. Рошель говорила гадости о Дотти только потому, что она толстая. Им нужен повод, чтобы ее травить. Тот глупый поцелуй вообще ни о чем, это ничего не значит.

Обхватив Эрика за шею, Киппи дралась с оказавшейся напротив девицей, можно сказать, всерьез: таскала ее за волосы и врезала в ухо. Под ней Эрик заухал в знак одобрения и подставил подножку какому-то парню, повалив соседний дуэт.

Эрик и Киппи бегали по лужайке галопом, рассеивая нерешительных соперников, и проморгали плотного парня, подобравшегося к ним сбоку (во время ужина он раздавал виноградное желе в формочках – тактично, насколько я запомнила). Он по-бычьи нагнул голову и бросился в атаку.

От столкновения Эрик слегка покачнулся, но удержался на ногах, зато Киппи слетела с него спиной вперед, ударившись о землю плечом.

– О Боже! – завизжала она. – Больно! Иисусе, блин, больно-то как!

Их окружили, загородив мне обзор. Я попыталась подняться и подойти, но как ни старалась, меня словно якорем держало на земле. Голос Киппи перекрывал шум:

– О Господи! О Боже!

Она вопила о своей боли, пока это не стало напоминать речевку.

Вмешалась Рошель. Как заправский физиотерапевт, она там и сям потыкала плечо и вынесла вердикт: Киппи нужно везти в Уэйландскую больницу. Когда пострадавшую отнесли на заднее сиденье чьего-то седана, уже стемнело. Я подумала – позвонить, что ли, ее родителям или Данте в лютеранскую школу, но осталась сидеть на траве и курить.

Когда все ушли в общежитие, появился мужчина из обслуживающего персонала и облил водой зашипевшие угли барбекю. Затем он сложил буфетные столы (по одному эффективному пинку на каждую ножку), погрузил в фургон и увез. Появились москиты и принялись больно кусаться.

Мне удалось подняться на четвереньки и подобраться к каменной скамейке. С третьей попытки я встала, отдуваясь. Сердце кувалдой стучало в груди. Я неуверенно ступала затекшими ногами. Онемевшие стопы покалывало.

Дойдя до двести четырнадцатой комнаты, я заперлась. Мое бурчание под нос перешло в безмолвную беседу с фотографией Данте. «Ты с ней поосторожнее, – сказала я ему. – С таким папашей я бы не рисковала ее бросать». Я вспомнила, как Киппи летела спиной с высоты Эрикового роста, и мне сразу стало дурно.

Очень хотелось, чтобы Данте что-нибудь сказал.

Киппи прочла его письмо с каменным лицом, убрала в коробку с узором пейсли и спрятала в тумбочку. Во второй ящик. После некоторого колебания я вынула письмо из конверта.

«…берет начало с того дня, когда мать узнала насчет отца и заставила меня поклясться, что я никогда не стану БАБНИКОМ, как он. Но теперь я жалею, что мы не занялись любовью, как ты хотела, Кэти. Может, в наше время даже Господь не считает это грехом? Я уже ничего не знаю. Прости, что в ту ночь на Ридж я довел тебя до слез своим отказом. Я очень сильно этого хотел, но был сконфужен. Я люблю тебя больше, чем могу выразить».

Я держала дрожащий листок обеими руками. Я вдруг влюбилась в него за эту растерянность, за обещание, которое он дал своей матери. Это Данте сопротивлялся, а Киппи настаивала, чтобы они играли с огнем.

Я и сама играю с огнем. Вдруг я не услышу, как она идет? Как я объясню, что фотография ее парня лежит на моей кровати, а его письмо – у меня на коленях? Я уговорила себя подняться и все положить назад.

Волновалась я, как оказалось, зря. Когда они вернулись – уже в одиннадцатом часу – их было слышно с парковки. Они шли с большой помпой – и с Киппи посередине. Я лежала в кровати, выключив свет, зажмурившись и укрывшись одеялом с головой.

Дверь с грохотом распахнулась, зажегся свет. Вошедших было по меньшей мере трое или четверо, парни и девушки, все перешептывались. Рошель по-прежнему распоряжалась.