— Да. — Он слегка прикусил ей ухо. — Я хочу твою кровь, Эви. Она нужна мне.

В сердце Эванджелины разыгралась битва: желание сохранить свою магию было таким же сильным, как желание защитить Лахлана. Но когда он завладел ее ртом и крепко сжал в объятиях, все мысли о сопротивлении покинули ее. Если бы от его страстного поцелуя у нее не подкосились ноги, а мозг не превратился в кашу, она спросила бы себя, почему ее желание защитить Лахлана так же сильно, как желание сберечь свою магию. Никогда прежде Эванджелина не ставила никого и ничего превыше своей магии.

Погрузив пальцы ей в волосы, Лахлан терзал ее рот и терся возбужденным естеством о ее живот. Когда Эванджелина со страхом осознала его размер и мужскую силу, ее захлестнуло воспоминание о грубости, которую терпела от Аруона, и Лахлан, как будто почувствовав ее страх, отстранился и, прерывисто дыша, прижался лбом к ее лбу.

— Прости, я не хотел напугать тебя.

Нежность его больших рук, поглаживающих ее по спине, успокоила панику, и Эванджелина расслабилась в объятиях Лахлана. Он был совсем не похож на своего отца. Эванджелине никогда не хотелось, чтобы мужчина касался ее, но сейчас она мечтала о прикосновениях Лахлана. Она никогда не знала жара страсти, огня желания, которые заставил ее почувствовать Лахлан. Несмотря на то что он выводил Эванджелину из себя своим высокомерием и насмешками, его стремление оберегать и защищать ее вызывало в ней такое чувство, как будто он понимал ее, как никто другой.

У нее защемило сердце от воспоминания о том, как они обменялись улыбками в это утро у конюшен. Она ожидала от него гнева, а он вместо этого рассмеялся. Положив руку на его колючую от щетины скулу, она сказала:

— Ты меня не пугаешь.

Он пугал, но не в том смысле, как думал Лахлан.

— Нет? Это хорошо, потому что меня пугает голод, который я чувствую к тебе.

Ведя ее к кровати спиной вперед, Лахлан пожирал Эванджелину голодным взглядом янтарных глаз, а потом край плотно набитого перьевого матраца уперся ей под колени, и Эванджелина вместе с Лахланом, сплетя руки и ноги, опрокинулась на кровать. Он придавил ее тяжестью своего тела, и из Эванджелины со свистом вылетело дыхание, тогда Лахлан передвинулся, что-то острое царапнуло ее грудь, и Эванджелина болезненно вскрикнула.

— Что случилось? — Лахлан откатился с нее. — Что…

Его взгляд скользнул по выпуклости ее груди к выступившему пятнышку свежей крови.

— Твой символ, он, должно быть…

Эванджелина коснулась богато украшенной броши с солнцем в центре, и объяснение замерло у нее на губах — взгляд Лахлана был прикован к ранке.

Лахлан наклонил голову, так что его волосы защекотали особо чувствительную кожу, провел языком по царапине, а потом обвел им ее поднявшийся сосок, и Эванджелина выгнулась навстречу. Глубоко втянув в себя ее кровь, Лахлан спустил ей платье до талии, открывая своему жадному взгляду ее грудь, и от его восхищенного стона у Эванджелины в животе развернулась горячая спираль.

Взяв в свои большие, теплые и грубоватые руки ее грудь, Лахлан ласкал ее, глядя ей в глаза, а потом взял в рот сосок.

Желание внутри Эванджелины нарастало, ноющая боль между бедрами усиливалась, требуя облегчения, и Эванджелина прижалась к Лахлану. Словно чувствуя такую же потребность, как и она, Лахлан с нетерпеливым ворчанием снял ее платье и швырнул на пол. Скользнув рукой по животу Эванджелины, он раздвинул ей ноги и прикоснулся к лону, вызвав внутри ее взрыв приятных ощущений.

Когда Эванджелина уже была на грани освобождения, искры света заплясали у нее перед глазами, предупреждая об опасности, и паника вытеснила желание.

— Лахлан, довольно.

Голос Эванджелины был слабым. Она беспомощно старалась освободиться от его веса и остановить его до того, как он полностью заберет ее магию. Она попыталась поднять руку, произнести заклинание, но ее магия была не больше вспышки света, едва различимой в ее становящемся все темнее сознании.

— Нет! — выкрикнула Эванджелина, и чернильная пустота поглотила ее и ее протест.

Раннее утреннее солнце заливало комнату и окутывало золотым свечением невероятно красивого мужчину, лучи плясали на его голой груди и выпуклых мускулах. Эванджелина застонала и, с трудом подняв отяжелевшие веки, сердито посмотрела на мужа.

Лахлан прищурился, потом сел рядом с ней, и кровать заскрипела под его тяжестью.

— Прости, Эви, я не собирался брать так много, — сказал он, нежно убирая волосы ей со щеки и полными заботы глазами всматриваясь в ее лицо.

— Но все же взял! — раздраженно бросила она и попыталась сесть, но комната закружилась, Эванджелину затошнило, и она снова упала на подушки.

— Проклятие, Эви, поверь мне, я сам не знаю, что на меня нашло. — Он провел обеими руками по лицу. — Все дело в твоей крови, это она… околдовала меня.

Он помрачнел, словно эта мысль его встревожила.

— Скорее, в моей магии, — уточнила Эванджелина и с тревогой осознала, что ей хотелось бы, чтобы она сама, а не просто ее энергия околдовала его, но прогнала это желание.

— Да, и в ней тоже, — с виноватой улыбкой на губах признал Лахлан и встал.

Играя мускулами, он через голову надел рубашку, а потом, дотянувшись до меча, прислоненного к изножью кровати, большой рукой обхватил отделанную драгоценными камнями рукоять.

У Эванджелины округлились глаза, и она громко зарычала при виде исходящего от клинка слабого желтого свечения. Этот отвратительный человек был счастлив — и все благодаря украденной у нее магии. За все годы, что он владел мечом Нуады, клинок ни разу не светился желтым светом. Только совсем недавно клинок отобразил вообще какое-то чувство, и это был гнев. Малая частичка Эванджелины обрадовалась, что эмоциям, которые Лахлан держал под строгим контролем и не выдавал, удалось вырваться из подчинения, но другая ее часть хотела, чтобы не ее магия была причиной его счастья.

— Почему ты рычишь на мой меч?

— Я не рычу. Куда ты ходил рано утром?

Эванджелина поморщилась от своего недовольного тона. Ее вопрос прозвучал так, будто ей хотелось, чтобы Лахлан оставался с ней в огромной кровати с таким удобным матрацем — в кровати, в которой, как она думала накануне вечером, она станет его женой не только на словах. Но этого, очевидно, не произошло, и ей не хотелось думать о том, почему теперь у нее в глубине души поселилось горькое разочарование.

С самодовольной улыбкой убрав меч в ножны, Лахлан склонился к Эванджелине и нежным, как шепот, поцелуем коснулся ее губ, огрубевшими подушечками пальцев провел по припухлости от ранки у нее на груди, и дрожь возбуждения прокатилась по телу Эванджелины.

— Я с удовольствием остался бы с тобой в постели, — Лахлан понимающе взглянул на нее, — но Бродерик скоро ждет меня на тренировочной площадке.