Он стал мишенью для банальной группы бандюков – раз. Разрабытываемым фигурантом по делу о пропавшем общаке – два. Начались неприятности в суде – три. И самое грустное заключается в том, что, отдай он деньги «хозяевам», не изменится ровным счетом ничего. Все окажутся разом правы. Был еще Востриков, но надеяться на показания бомжа, после того, как его обработают в СИЗО, безнадежное занятие. К делу подошьют еще и обвинительное заключение по факту похищения человека.

«Это я тебе, судья, как прокурорский работник, говорю!» – усмехнулся Антон.

Ну, до уголовного дела еще далеко. Для этого нужно Генерального прокурора крайне заинтересовать. Причем так заинтересовать, чтобы он санкцию дал и на разработку судьи, и на его последующий арест. А с тем, что сейчас имеет Земцов, даже к районному прокурору ходить не стоит.

Разгребая дела, лежащие в сейфе, Струге слушал секретаря и чувствовал, что кабинет становится чужим. С каждой минутой ощущение отдаленности от всего, чем он жил последние годы, овладевало всем его сознанием.

Выдернув незаметно для секретаря телефонную вилку из гнезда, он обмотал один из металлических штырьков бумажкой. Вилка вернулась на место.

– Что у нас с телефоном, Алла?! Я же говорил – если что-то не так с документами, техникой – сразу докладывать! А если меня не могут люди найти?

Испуганная секретарша, десять минут назад разговаривавшая по телефону с начальником канцелярии, подошла к столу и подняла трубку.

– Проверяешь – глухой я или нет? – Антон встал со стула. – Позвоню от администратора. Он у себя?

Администратор, услышав о проблемах с телефоном, вышел из кабинета. Неработающий аппарат – это его проблема. На то он и администратор. Антон быстро набрал номер Шкаликова и справился о Вострикове.

– А что с ним случится? – Шкаликов опять что-то жевал. – Сидит петух в клетке, радио слушает. Я ему наушники дал, чтобы шума не было.

Струге положил трубку в тот момент, когда зашел администратор.

– Я вызвал связиста. Действительно, – заметил он, – гудки пропали.

«Еще бы не пропали», – подумал Антон и вышел вон.

Через минуту телефон работал, как и раньше. Сжав крохотный листок в пальцах, Струге выбросил его в урну. Теперь он даже по собственному телефону не мог говорить без опаски. Это в законе прописано, что службы не имеют права «вести» судью. Но это не та страна, чтобы выполнялись законы. И «ведут», и «слушают», и «просматривают»...

«В связи с болезнью судьи назначенные дела переносятся» – вещала табличка, изготовленная Аллой из листа картона. То есть, другими словами выражаясь, табличка предупреждала: судьи в кабинете нет. Однако менталитет людей, населяющих пятую часть суши планеты Земля, таков, что они обязательно сядут на лавочку, проверяя правоту таблички «Окрашено». Люди шли и шли – подписать разрешение на свидание, объяснить проблемы, толкнувшие сына на изнасилование...

Антон заперся в кабинете, и все удары принимала на себя Алла. Она сидела за столом в зале заседаний и разъясняла всем входящим содержание надписи на картоне. А рабочий день тем временем перевалил через барьер, разделяющий работоспособность с тягой к дому – закончился обед. Антон приводил в порядок документы и на листе писал задание секретарю.

Телефонный звонок застал его в тот момент, когда он, закончив, размышлял о наступающем вечере. Снимать трубку или нет? После семи дребезжащих сигналов он понял, что трубку не положат до тех пор, пока он не ответит. Либо звонил ненормальный, либо тот, кто хорошо осведомлен о его местонахождении. «Пастор? Пащенко? Заруцкий?..»

Нет. Это был тот самый надоедливый янки, с которым он познакомился в кафе «Ландыш». Приттман, кажется?..

– Да, да, это Приттман! – услышал Антон торопливый речитатив. – Ради бога, не кладите трубку! Мне есть вам что-то сообщить очень важное! Только я прошу – не по телефону!

– На прежнем месте, через полчаса, – сказал Струге и повесил трубку.

Последнее предупреждение американца спасло Антону жизнь. Тогда, на лавочке. И голос журналиста тогда был менее взволнован, нежели сейчас. В любом случае, какие бы антипатии Антон к нему ни испытывал, он оставался ему должен. Только очень странно, что журналист позвонил ему не на «трубку», а по служебному телефону.

В том, что у крыльца суда его «встречают», Антон не сомневался...

Если бы сейчас его видел коллектив во главе с Заруцким, все решили бы, что у Антона Павловича «не все дома». Судья зашел в туалет на первом этаже, распахнул окно и спрыгнул на асфальтовую дорожку с тыльной стороны здания. Кажется, даже ожидающие его появления на крыльце Мурена с Филателистом – с одной стороны, Соня – с другой и Макс с экипажем РУБОПа – с третьей не могли такого ожидать от федерального судьи. То, что он мог украсть воровской общак, – это пожалуйста! Но чтобы судья прыгал из сортира на улицу – нет.

Пройдя противоположным от нужного направления маршрутом около квартала, Струге остановил машину и быстро сел внутрь. Проезжая мимо суда, он заметил все без исключения знакомые лица. По их выражению он понял – финал близок. Откинувшись на спинку сиденья, он закрыл глаза.

Безысходность...

Выбравшись из джипа на улицу, Приттман быстро огляделся. Если его сейчас заметит вон тот ротвейлер, что лениво гложет кость перед будкой, – быть беде. Выручало лишь то, что перед огромной конурой был включен свет, а журналист находился в полной темноте. Поблагодарив охрану дома за глупость, Приттман стал пробираться к дому. Несмотря на весь кошмар ситуации, любопытство папарацци взяло верх. Он остановился и осмотрел дом. Вид снаружи был великолепен. Колоссальных размеров трехэтажный особняк, исполненный в готическом стиле. Не будучи уверенным в эстетических качествах хозяина, Приттман был уверен в мастерстве архитектора. «Интересно было бы взглянуть на интерьер», – подумалось журналисту. В Джерси этот домишко стоил бы около двух миллионов. Непонятно почему вздохнув, он продолжил движение. Едва его нога зависла над первой ступенью, внутри дома послышался скрип открываемой двери. Мгновенно сориентировавшись, журналист, словно крыса, ловко нырнул под ступени крыльца. Он лежал, слушая над головой переминающуюся поступь. Человек не сходил с крыльца, а Приттман молил лишь об одном.

«Только бы он не подозвал собаку... Только бы он не подозвал собаку...»

Он не подозвал. Человек, видимо, удовлетворился обстановкой вокруг и вновь зашел в дом. Придерживая одежду, чтобы она не цеплялась за невидимые в темноте выступы, Приттман выбрался наружу. Ведомый не разумом и не желанием взглянуть на интерьер, а исключительно из желания выпить коктейль на Майами-Бич, Майкл Приттман приоткрыл тяжелую дверь. Если бы он до конца знал, кто такой Тимур, он бы никогда в жизни не отважился на подобные действия. Его обнаружение на английском звучит как «поймать». А на русском – «причленить». И, если бы он знал, какая пропасть лежит между двумя этими понятиями, он никогда бы не проник в дом. Но он не просто проник. Он прошел сквозь темную комнату и скрылся за массивной витой лестницей. Она вела наверх, но что там находится – Майкла не интересовало. Все его внимание было сконцентрировано на разговоре русских здесь, в большой зале. Он не видел интерьера и не мог им полюбоваться. Однако по краешку белой медвежьей шкуры и по миллионам искорок, играющих на ней, он мог догадываться, что хозяин этого дома налоги не платит. Треск поленьев, искрящаяся шкура, тень от пальмы... Так живут кинозвезды. В США. В России в таком доме жил Тимур. И с первых минут разговора Приттман понял, что эта «звезда» вполне может претендовать на «Оскар» в номинации «Самый большой подонок года». Черкать пером в этой ситуации Майкл счел безумием, поэтому каждое слово, произносимое в комнате, фиксировал чувствительный микрофон его «Перкордера». Говоривших было несколько, но Тимура журналист угадал очень быстро. Он был здесь первой скрипкой. Остальные лишь составляли необходимую композицию. Чем дольше Приттман слушал, тем сильнее ему хотелось поскорее выбраться из дома...