Все восемь месяцев, прошедшие со дня их женитьбы, Николь была так счастлива, что это уже стало вызывать у нее опасения. Она боялась спугнуть свое счастье. На итальянском лайнере, доставившем их на Гибралтар, они не стали ни с кем знакомиться; вместо этого они довольно серьезно взялись за французский, а Нельсон, кроме того, стал заниматься недавно полученным наследством в четверть миллиона долларов. Еще он написал картину, изображавшую, по всей видимости, пароходную трубу. Когда один из членов развеселого общества исчез в Атлантике по ту сторону от Азорских островов, молодая чета Келли почти обрадовалась — это стало оправданием занятой ими независимой ни от кого и ни от чего позиции.

Но была еще одна причина, по которой Николь жалела о том, что у них возникли некие обязанности по отношению к попутчикам. Об этом она и заговорила с Нельсоном:

— Я только что встретила их в холле!

— Кого? Майлсов?

— Нет. Тех, молодых, они наши ровесники… Ну, тех, которые ехали в другом автобусе! Мы еще подумали, что они такие симпатичные, помнишь? В Бир-Рабалу, после завтрака, на верблюжьей ярмарке?

— Да, они симпатичные.

— Очаровательные! — выразительно сказала она. — И муж, и жена, оба! Я почти уверена, что девушку уже где-то встречала.

Пара, к которой все это относилось, во время обеда сидела в другом конце ресторанного зала, и Николь обнаружила, что ее взгляд подолгу задерживается именно там. Ее непреодолимо к ним тянуло. За столом они сидели не одни, и Николь, почти два месяца не разговаривавшая с ровесницами, вновь почувствовала слабое сожаление. Майлсы, нарочито-искушенные и откровенно заносчивые, побывавшие в пугающем количестве самых разных уголков мира и, кажется, лично знакомые со всеми героями газетных заголовков, были совсем не теми, с кем ей хотелось бы в данный момент общаться.

Они ужинали на веранде отеля под открытым небом — под небом, до которого, казалось, можно было достать рукой, под небом, в котором ощущалось присутствие пристально следящего за Землей таинственного божества. А за забором отеля ночь, казалось, целиком состояла из тех самых звуков, о которых они не раз читали в книгах, но которые, тем не менее, были душераздирающе незнакомыми — слышались африканские тамтамы, туземные флейты, самодовольный, изнеженный визг верблюда, болтовня обутых в некое подобие калош из старых автомобильных покрышек арабов, вопли мусульманской молитвы.

В гостиничном холле турист из их группы вновь монотонно спорил с клерком о курсе обмена валют, и неуместность этого вечного спора становилась все более очевидной, поскольку они забирались все дальше и дальше на юг.

Миссис Майлс первой нарушила затянувшееся молчание; ей надоело стоять и смотреть в ночь, и она потянула всех за собой, обратно к столу.

— Жаль, что мы не в вечерних костюмах. Ужин проходит веселее, если все одеты как на прием — потому что люди в официальной одежде чувствуют себя совершенно иначе. Англичане прекрасно это знают.

— Вечерний костюм? Здесь? — возразил ее муж. — Мы выглядели бы так же глупо, как виденный нами сегодня араб, напяливший драный фрак, чтобы пасти стадо овец!

— Я всегда чувствую себя туристкой, если одета кое-как.

— А мы и есть туристы, правда? — сказал Нельсон.

— Я не считаю себя туристкой. Турист — это тот, кто рано встает, бежит осматривать достопримечательности, а затем целый день болтает о красивых видах.

Николь и Нельсон, осмотревшие все обязательные достопримечательности от Туниса до Алжира, отснявшие километр кинопленки на память, узнавшие в пути много нового, не сговариваясь, подумали, что миссис Майлс вряд ли заинтересуют их впечатления от поездки.

— Все места одинаковы, — продолжала миссис Майлс. — Единственная разница в том, кто именно там находится. Новый пейзаж первые полчаса вызывает интерес, а потом он приедается и становится неотличим от всех остальных. Вот почему некоторые места входят в моду, там объявляется толпа туристов, а затем мода меняется, и люди устремляются куда-нибудь еще. Само по себе место не имеет никакого значения.

— Но ведь должен же быть кто-то, кто первым решает, что здесь красиво? — возразил Нельсон. — И первооткрыватели приезжают туда лишь потому, что им здесь нравится.

— Куда вы собираетесь весной? — спросила миссис Майлс.

— Хотим поехать в Сан-Ремо, а может, в Сорренто. Мы еще никогда не бывали в Европе.

— Дети мои, была я и в Сорренто, и в Сан-Ремо! Уверена, что вы там не выдержите и недели. Там кишмя кишат самые отвратительные в мире англичане, целыми днями читающие «Дейли мейл», вечно ждущие каких-то писем и постоянно болтающие о каких-то невероятных глупостях. С таким же успехом вы можете поехать в Брайтон или в Барнемауф, купить себе белого пуделя, огромный зонтик и выйти прогуляться на пирс. Надолго вы собираетесь в Европу?

— Мы еще не решили. Возможно, на несколько лет.

Николь замолчала.

— Нельсон получил небольшое наследство, и нам захотелось сменить обстановку. Когда я была маленькой, у моего отца была астма, и мне приходилось годами жить с ним во всяких унылых санаториях. А Нельсон занимался пушным бизнесом на Аляске, и просто возненавидел это место. Поэтому, как только удалось освободиться от денежных проблем, мы сразу уехали за границу. Нельсон хочет стать художником, а я буду учиться петь.

Она радостно посмотрела на своего мужа.

— И до сих пор все у нас шло великолепно!

Взглянув на платье молодой женщины, миссис Майлс решила, что наследство было не самым маленьким. Энтузиазм молодости оказался заразителен.

— Вам обязательно нужно съездить в Биарриц, — посоветовала она. — А еще лучше — в Монте-Карло.

— Я слышал, сегодня намечается нечто интересное, — сказал Майлс, заказывая шампанское. — В «Улед-нейлс». Консьерж рассказал, что есть такое племя, в котором девушки по традиции спускаются с гор танцевать. И танцуют до тех пор, пока не наберут достаточно золота, чтобы вернуться обратно в горы и выйти замуж. И сегодня они будут давать представление!

По дороге к кафе «Улед-нейлс» Николь пожалела, что не только она и Нельсон сейчас идут сквозь эту еще более глухую, еще более нежную, еще более яркую ночь. Нельсон воздал должное бутылке шампанского за обедом, и для него это было в новинку. Когда они приблизились к низкому шатру, ей совсем туда не хотелось — ей захотелось взобраться на вершину видневшегося впереди невысокого холма, где в матовом лунном свете, как новая планета, сияла белая мечеть. Жизнь была прекрасней любого спектакля; прижавшись к Нельсону, она крепко ухватила его за руку.

Небольшой зальчик кафе был до отказа забит туристами из обоих автобусов. Девушки — смуглые, плосконосые берберки с прекрасными, глубокими глазами — уже танцевали на сцене. Они были