– А кто согласился? Твоя мама? – Я говорю ровно, как робот. Робот с вырожденной программой.

– Да. Не бойся, Шейра.

– Я тоже пойду. Посижу с твоими родителями в коридоре, подожду окончания операции. Хорошо?

– Ты – моя лучшая подруга, – радуется Дэнни.

– Действительно, лучшая, – вторит ей кто-то.

Мы резко оглядываемся. На пороге появляется Альба. Полуседая, бледная. Она похудела и уменьшилась; форма висит на ее острых опущенных плечах. Еще чуть-чуть, и от девушки, так отчаянно ищущей надежду, не останется и следа.

– Здравствуй, – кусает синие губы она. – Я… Нет. Это сложно. Не стоило мне…

– Проходи.

– Как тебя зовут? – интересуется Дэнни, но поняв, что гостья не настроена играть, запускает гонки.

– Что решила? – хриплю я, подозвав Альбу к окну – подальше от соседки.

С опаской косясь на Дэнни, она признается:

– Я долго думала над твоими словами. Ты права.

– В нашем случае «долго» может сыграть злую шутку, – говорю я жестко.

– Давай без философии, – огрызается Альба. – Ты права во всем. Прости мне мою наивность. Я правда пыталась найти с тобой общий язык. Какая же я дура… Нам тесно в одной лодке, Бейкер. И я не удивлюсь, если из-за тебя мы утонем. Но не надейся, что избавишься от меня. – Она переводит дух, и губ касается подобие улыбки. – Я в игре.

Нет, это не моя девятилетняя подруга. Не девушка, борющаяся с демонами. Она – Последняя. И она разучилась прощать.

– В игре… Отлично, – заключаю я. – Матвей снимет нас с учета, и – начнем. Тебя же допрашивал Такер?

– Да…

– Ой, я вспомнила, кто ты! – восклицает Дэнни, откладывая планшет.

Мне остается гадать, с какого момента она подслушивала.

– И откуда же? – недоумевает Альба.

– Ты тоже рисуешь! Я видела тебя утром в зале с мольбертами!

Альба тихо чертыхается, на лице проступают красные пятна, а опущенные плечи внезапно расправляются.

– Захотелось попробовать. Что такого? Нельзя? Это не симптом болезни, ясно?

– Мне понравилась твоя картина, – как ни в чем не бывало продолжает Дэнни. – Ты не закончила ее, но она как… как настоящая. Давай сводим туда Шейру!

– Шейру? – презрительно фыркает Альба. – О, она оценит мои старания как никто… Но прогуляйтесь без меня, ладно?

Она ковыляет к двери и, бросив на прощание что-то вроде «хорошей экскурсии», удаляется. Я вздыхаю, но Дэнни не дает загрустить и легонько пихает меня в бок.

– Пойдем. У нас красивая галерея.

Давай, Шейра, уничтожь себя, взгляни на картину Альбы. Взгляни на то, что скрывается за ее надеждой.

– Ладно, – сдаюсь я.

* * *

Мы окружены мольбертами. Над нами возвышается огромный купол: галерея занимает два этажа. Лучи крадутся сквозь окна и занавески. По-девичьи скромно, по-кошачьи мягко. Струйками меда застыли золотистые колонны. Человек пятнадцать рисуют последние картины. Молча. Увлеченно. Отчаянно.

Идеальное место для тех, кто опоздал на поезд. Кто выкинул билеты и наконец перестал спешить.

– Вот ее мольберт! – хлопает в ладоши Дэнни.

Я замираю перед работой Альбы. Хотя к черту приставку «за». Умираю.

А чего ты ожидала, Шейра? Бабочек и единорогов?

С картины за мной наблюдает пятилетний мальчик. Наш Ник. Он улыбается наивно и искренне и будто просит меня о чем-то. Едва заметная щелка между зубами, веснушки… Ник из жизни до.

Наброски карандашом, четкие линии и тени – все выглядит так, словно Альба ни секунды не сомневалась. Она вернулась в тот день и возненавидела меня заново. Но… мне это уже не нужно.

Я учусь прощать себя. И я выдержу все, если Элла вылечится. Прошлое не утянет меня. У Ника… сильные руки.

– Хочешь посмотреть мои рисунки? – Дэнни вприпрыжку подбегает к плеяде миниатюрных мольбертов. – Вот. И это, и это – я рисовала!

– Какая красота…

На холстах Дэнни – лица. Десятки лиц, странных, хмурых, мертвых. И все – с голубыми глазами.

– Почему? – бормочу я, не в силах пошевелиться. – Что с ними?

– Это сущности. Я раскрашиваю им зрачки, чтобы они не грустили.

– И много у тебя таких друзей?

– Очень.

Картина у колонны цепляет меня больше других: хрупкая девочка прижимается к краю холста, будто боится провалиться в бездну. У Дэнни получилось изобразить особо пронзительный взгляд и живое лицо. Настолько, что я с уверенностью могу сказать: девочке двенадцать лет. А еще – что ее зовут Элла.

Вот мы и встретились, сестренка. Правда, по разные стороны.

– Откуда ты ее знаешь?

– Она – моя подруга, – поясняет Дэнни.

– И вы… часто видитесь?

– Да. Это она научила меня разгадывать кроссворды.

Конечно, как же я не догадалась.

Наверное, из зала выкачали весь воздух. Создали абсолютный вакуум. Мне душно, жарко, а моя ненавистная плакса рвется на свободу.

– Проведешь меня к ней?

– Вы тоже дружите? – С подозрением хмыкает Дэнни. – Ты не врешь?

– Мы сестры, но мне к ней нельзя.

– Почему?

– Она боится навредить… – осекаюсь я. – Пожалуйста, Дэнни, милая, помоги.

– А что, если она обидится на меня?

– Ладно. Что бы ты сделала, если бы родители жили в соседней комнате, но тебя бы к ним не пускали? Неужели не попыталась бы к ним пробраться?

Дэнни осматривается по сторонам и, закусив губу, запрыгивает на подоконник. Исследует карман кофты. В ладони появляется золотистая карточка.

– Я ношу ее с собой. Могут забрать.

– Кто?

– Утешители. Это ключ от отделения сущностей. Мы с Эллой стащили его у тамошних охранников.

– Какая у нее палата?

– Тридцать шестая. В конце коридора, рядом с залом серверов.

– Спасибо. – Я забираю у Дэнни карточку, а сама пританцовываю от нетерпения и радости. Мы не зря здесь. Не зря!

– Навещай Эллу хоть каждую ночь, – разводит руками соседка. – А потом – будем по очереди.

– О’кей, – соглашаюсь я, но сердце тут же сжимается от этого «потом». – Пообещай, что ты вернешься… не седой.

– В конце концов, можно купить краску для волос.

Мне бы твой оптимизм, девочка. Где я потеряла часть своей программы, отвечающей за веру? Или это и есть мой брак, с которым я родилась?

Мы возвращаемся в палату: к коту с тремя ушами и девятому уровню в гонках.