так как с датской стороны нельзя было вставить этой новой статьи в имевшийся уже в руках Гейнса текст ратификации Фридриха IV, подписанный им 5 сентября, то Гейнс принужден был написать эту статью в виде особого акта, который он скрепил своей подписью и печатью. 26 ноября состоялось подписание «подтверждения»[272] Петра в ответ на ратификацию Фридриха IV и особого артикула Гейнса[273], а также произведен был и размен всех этих документов, т. е. ратификации главного трактата и сепаратных статей с Христианом V, «подтверждения» с Фридрихом IV и особого артикула Гейнса. Гейнс передает при этом слова Петра, сказанные им при размене: «Царь по поводу размена своей ратификации, смеясь, сказал, чтобы я не сердился на то, что со мной он разделывается только простой бумагой и чернилами вместо позолоченных букв и печатей в серебряных привешенных ящичках, но что, думается, ваше величество будете лучше удовольствованы, чем другой (mais qu’on croyoit que Votre Majeste seroit mieux pourveus de l’autre)». Последними словами царь намекал на шведов, которым он только что перед тем на торжественной аудиенции 20 ноября вручил такую раскрашенную подтвердительную грамоту с большой печатью в футляре, намереваясь в то же время начать со Швецией войну[274].

К концу истекающего 1699 г. международное положение России можно обозначить так: с Турцией велись переговоры о заключении мира или длительного перемирия, и согласно обещанию, данному Карловичу, был послан в Константинополь сержант Жерлов с предписанием Украинцеву согласиться на уступки по вопросу о днепровских городках, только бы ускорить заключение мира. Со Швецией подтвержден был старинный договор вечного мира с уверениями в непоколебимой дружбе. Дано было обещание в ответ на прибытие шведского посольства в Москву отправить большое торжественное посольство в Стокгольм для подтверждения вечного мира со стороны Петра — маскарад, прикрывающий истинные намерения. В то же время были в непроницаемой тайне заключены наступательные союзы против Швеции с Августом II и с Данией. Так совершена была дипломатическая подготовка войны со Швецией. Обязавшись наступательными союзами, Петр стоял в готовности напасть на нее, ожидая первого известия из Константинополя о заключении мира с Турцией.

XXV. Смерть Гордона

В начале 1699 г. Петр лишился одного из своих друзей-иноземцев — Лефорта; конец этого года унес в могилу другого — Гордона. Генерал еще командовал войсками, участвовавшими в церемонии приемной аудиенции шведского посольства 13 октября, но затем слег в постель и более уже не поднимался. 29 ноября «в восьмом часу утра, — как пишет Корб по полученным из Москвы известиям, — он в полном благочестии скончал свои дни. Его царское величество навещал его пять раз во время его предсмертной болезни, а в последнюю ночь был у него дважды и собственной рукою закрыл ему глаза, когда тот испустил дыхание». Много подробностей о кончине Гордона и яркое изображение поведения при этом царя находим в письме одного из находившихся тогда в Москве иезуитов Франциска Эмилиана. «Ослабела наша паства в своих силах, — писал Франциск, — потому что наш столп, господин генерал Гордон простился с этим миром 29 ноября старого стиля. Я был при нем до последней минуты. Во время этой болезни (у него была cholica ventosa) он много раз врачевал себя св. исповедью и подкреплял св. причастием. В то время как я совершил таинство елеосвящения, он просил, чтобы мы оба (с другим иезуитом Иоанном Берулой) пришли к нему, и, когда это было исполнено, он простился с нами. В полдень прибыл и светлейший царь. Увидев, что я стою у умирающего, он спросил генерала: „Это врач твой?“ Господин генерал отвечал на это: „Да, светлейший государь! Телесные врачи теперь мне не помогут; единственное утешение мне — врач моей души“.

На это светлейший царь ответил: „Dobro batzka, niemozesch lutschi gielat (dielat)“. После того светлейший царь совещался с находившимися тут врачами и сам советовал разные средства. Прибыв затем опять, около 11 часов ночи, когда я тут находился неотступно и когда больному, по-видимому, стало лучше, царь удалился с великим утешением; но вскоре после его ухода боли стали сильно увеличиваться, так что генерал сказал мне: „Отец, для чего вы молитесь о моем здоровье; все кончено, приготовимся в путь“. Поэтому вскоре затем, по его желанию, мы стали читать отходную его душе, и он как будто по данному знаку впал в агонию, но затем, воздав еще твердым голосом глубочайшее благодарение Богу за то, что умирает не так, как пришлось умереть столь многим другим, без священника, без Св. Таинств, в татарских степях, просил нас еще прочитать псалом „Помилуй мя, Боже“, наскоро простился с супругой, благословил сыновей и дочерей и затем, приказав им слабым голосом удалиться, повторил уговор, чтобы по его знаку дать ему разрешение, и прерывающимся голосом стал указывать в частности, что нужно разрешать, а также сказал опять о своем намерении приобресть священные индульгенции. Вдруг голос его стал более и более слабеть; тем не менее, хотя голос его уже прерывался, он продолжал, насколько мог, перечислять дела веры, надежды и любви и вдруг, осеняя себя святым крестом, ударил себя в грудь и схватил мою руку. Придя в себя, он опять осенил себя крестом, подал условленный знак, опять убеждал, чтобы исполнено было его решение касательно священных индульгенций, призывая святейшие имена, которые он кое-как повторил три раза, затем совершенно потерял голос и, подняв глаза на висящий вблизи постели образ Пресвятой Девы, лишился всех чувств в то самое время, как светлейший царь входил в соседнюю комнату. Когда светлейший царь вошел и увидел, что я отступаю к изголовью, чтобы не заслонять с правой стороны умершего, то царь сказал: „Оставайся здесь, отец, и делай свое дело, как хочешь: я тебе не буду мешать“. При этом он возгласил к умершему: „Петр Иванович, не узнаешь меня?“ Но он даже не отвел глаз от образа Пресвятой Матери и не подал никакого знака, что узнает. После двух легких конвульсий он сладко вздохнул. Тогда светлейший царь, взяв зеркало, исследовал, есть ли еще признак жизни, не нашел никакого и, взглянув на меня, сказал: „Отец, я думаю, он уже умер“. Когда это подтвердили и врачи, то я совершил обычный обряд, и, когда я вливал в сосудец святую воду, чтобы окропить умершего, светлейший царь подошел и спросил меня: „Что это такое?“ Я ответил: „Святая вода“. — „Хорошо, очень хорошо ты делаешь“, — ответил он и, закрыв умершему глаза и поцеловав его, с глазами исполненными слез удалился».

Похороны Гордона были столь же торжественны, как и похороны Лефорта.