дверью. Несколько листьев гинкго слетели с дерева, спланировали на ветру мимо водяного насоса и осели в небольшой канаве. Сонджу вышла, подобрала их, смыла грязь и положила под камешек в саду.

Прибыв в Зал, она сразу отправилась в дальнюю комнату и нашла там госпожу Чхо.

– Ровно год назад умер Кунгу. Я хочу побыть с кем-то хотя бы несколько минут.

Она рассказала госпоже Чхо о трёх детях, которые поклялись в вечной дружбе на мыслекамнях, и о том, как она потеряла дружбу Мису.

– Я вам завидую, – сказала Сонджу. – У вас есть связи, друзья и места, куда можно пойти.

Слабая улыбка отразилась на лице у госпожи Чхо.

– Я никому здесь об этом не говорила, но… – госпожа Чхо показала в сторону. – Давайте присядем вот там.

Они сели рядом, лицом к японскому саду, где несколько воробьёв прыгали по камням в поисках еды. Деревья и кусты в саду весь год оставались зелёными, как будто время здесь остановилось.

Госпожа Чхо сказала:

– Замужество никогда меня не привлекало. Я так и сказала моим родителям, но они не желали об этом слышать. В свою первую брачную ночь я отказалась консумировать брак и продолжала отказывать день за днём. На двенадцатый день мой муж повесился.

Сонджу беззвучно ахнула.

Госпожа Чхо мрачно продолжила:

– Его родители нашли его дневник и, не дожидаясь похорон, отправили меня обратно к моим родителям. Мои родители умоляли их о прощении, но так его и не добились. Нет ничего важнее человеческой жизни, а я подтолкнула его к самоубийству, за что всегда буду испытывать вину. – Она помолчала. – Моя мать сказала: «Тебе нужно молить о прощении у каждого бога». Для моего раскаяния она водила меня в буддистский храм, в протестантскую церковь и в католическую. Каждому храму моя семья жертвовала большие суммы. – Ещё одна пауза. – Я сказала родителям, что хочу жить одна, и они купили мне дом, чтобы я жила как вдова. Моя служанка отправилась со мной.

Госпожа Чхо стряхнула с рубашки невидимую пылинку.

– Внезапно я впервые в жизни оказалась одна и не знала, что делать со своим временем. Но я хотела покончить с финансовой зависимостью от своих родителей. Я не рисую сама, но я люблю искусство. Я часто посещала галереи и подружилась с несколькими художниками. С их помощью я стала приглашать состоятельных покровителей на частные выставки у меня дома. Дела шли неплохо, и мне требовалось место побольше, так что я купила этот дом. По просьбам моих друзей-художников я добавила Чёрную Комнату, чем положила начало этому клубу.

Хотя Сонджу сказала служанке, что никто не должен знать о самоубийстве Кунгу, она рассказала об этом госпоже Чхо. Какое-то время они сидели неподвижно, глядя на сад, и тихо скорбели вместе о двух умерших молодых мужчинах. Поделившись этой правдой, которую они скрывали от других, они словно стали ближе. Тем утром между ними сформировалась особая связь.

Прежде чем уйти, госпожа Чхо сказала:

– Нам с вами – и всем женщинам в этом клубе – в равной мере досталось позора и страданий. Нам стоит быть добрее друг к другу.

Это была правда. Сонджу знала о ситуации дома у поварихи – давно безработный муж, не пропускающий ни одной юбки, и сыновья-подростки, винившие мать в частом отсутствии отца. Каждая женщина в Зале была травмирована тем или иным образом – как выросшая в бедности мисс Им, чей отец так позорно стал алкоголиком, а муж отказался от неё из-за бесплодия. Ёнги видела жестокость своего отца и не знала безопасности, пока росла. А Киджа – молодая, талантливая и умная девушка – передавалась из семьи в семью, как ненужная вещь. Сама Киджа не говорила об этом, но её тоже предали, и это нанесло ей глубокую душевную рану.

Сонджу осознала: ей стоило уделять им больше внимания. Киджа, Ёнги и мисс Им жили в Зале, и у них не было друзей или родных, которых они могли бы навещать. Всё, что у них было – это они сами и однообразная ежедневная рутина. Поэтому, начиная с этой недели, в некоторые субботы Сонджу оставалась в Зале и проводила время с ними, болтая, занимаясь вязанием, слушая песни по радио и подпевая им – так они забывали о холоде снаружи. Весной они отправились во дворец Чхандоккун, на вечерний фестиваль цветения вишни, и были очарованы ароматами весенних цветов под светом фонарей. Летом они клеили фотографии американских актрис в альбом, слушали по радио пьесы и ели дыни.

Осенью они гуляли по ковру из упавших листьев и смотрели на ярко-жёлтые, оранжевые и красные деревья. А зимой они ходили во дворец Кёнбоккун и играли в снежки, смеясь и игнорируя взгляды других посетителей.

Несмотря на эти субботние мероприятия, женщины в Зале знали, что воскресные поездки Сонджу приносили ей только разочарование. Они понимали, как сложно ей находиться в разлуке с дочерью так долго. Четырнадцать лет. Она сказала им однажды: это похоже на приговор. Страх нашёптывал ей: постепенно она может забыть лицо Чинджу. Или Чинджу изменится так сильно, что она не узнает свою дочь, даже если увидит. Ей так хотелось её увидеть.

В начале апреля она проезжала большие и маленькие станции по пути, и, увидев знакомую можжевеловую изгородь на высоком плато, наклонилась к окну. Под старым каштановым деревом она заметила двух мальчиков, оживлённо болтающих с девочкой, сидевшей на ветке. Чинджу! Чинджу! Сонджу едва не подпрыгнула на месте, не зная, смеяться ей или плакать. Её дочь, выросшая за два года в крепкую девочку, сидела на ветке, болтая ногами. Когда поезд промчался мимо, до конца маршрута Сонджу, не в силах успокоиться и усидеть на месте, ходила между рядами, улыбаясь во весь рот.

Больше Сонджу свою дочь не видела. Осенью она гуляла по тайному саду дворца Чхандоккун с женщинами Зала. Когда выпал снег, они вернулись во дворец Кёнбоккун для игры в снежки. В новогоднюю ночь они поприветствовали наступление 1955-го и поели рисовой похлёбки на удачу. На китайский Новый год они снова ели рисовую похлёбку, чтобы уж наверняка призвать удачу.

Снова пришла весна – небо было ясным и пронзительно-синим, и дни наступили такие чудесные, что сердце Сонджу трепетало, как птица в полёте. Когда прошли холодные ветра, в воздухе запахло невероятной свежестью.

В один из таких ясных дней она поехала на автобусе в центр города, как только клиенты ушли после субботнего обеда. Повсюду были люди. Автобусы гудели. Такси сигналили. Шаги Сонджу пружинили лёгкостью. Там, возле