В тетрадях отца Лемехов обнаружил стихотворение, написанное твердым отцовским почерком перед его отъездом в последнюю роковую командировку.

На сиреневой опушке,

В малахитовой воде

Бирюзовые лягушки

Мне вещали о беде.

И следила взглядом зорким

Вороненая беда.

И чернела за пригорком

Смоляная борода.

Это будет в новолунье,

На неведомой войне.

Бирюзовые квакуньи

Зарыдают обо мне.

Этот отцовский стих, исполненный предчувствий, поразил его. Словно писал его не отец, а он сам, отправляясь на «неведомую войну». Гуляя по лесной дороге с Верхоустиным, он видел эту сиреневую опушку, малахитовую воду в придорожной канаве, бирюзовых лягушек. Все это было явлено ему перед тем, как он прочел стихотворение отца. Судьба отца, как неотвратимая волна, наплывала на него. Вовлекала в стремнину, которая вначале их разлучила, а теперь сулила встречу. Он перечитывал вещий стих, и его, как и отца, мучили предчувствия.

Он отправлялся в Сирию инспектировать поставки бронетехники и зенитно-ракетных комплексов. Страна, еще недавно благополучная и ухоженная, горела и разрушалась. Гибли христианские монастыри и мечети. Взрывались электростанции и гидросооружения. Исламские боевики малыми группами и большими отрядами, оснащенные стрелковым оружием и гранатометами, непрерывно проникали в Сирию из Ирака, Иордании, Ливии. Бородатые, опаленные пустыней, неутомимые и беспощадные, они захватывали города, устраивали казни; обвешанные взрывчаткой, ложились под танки правительственных войск. Сирийская армия, обученная для большой войны с Израилем, не справлялась с летучими боевиками, которые возникали среди цветущих селений, как призраки, и исчезали из пылающих руин, как дурные видения. Войска приходили в обезлюдевшие города и видели распухшие на солнце трупы и надписи на стенах, сулившие смерть Сирии и ее союзнице России. В этой войне неявно участвовали десятки стран, и она была готова превратиться в огромную войну Ближнего Востока, с последующим перетеканием в мировую. Сирии грозил удар авиации и крылатых ракет с американских кораблей и самолетов. Русские «Панцири» прикрывали небо Дамаска, готовые сбивать атакующие цели на дальних и близких подступах.

Лемехов отправлялся в Сирию узнать истинные потребности сирийских зенитчиков и способствовать увеличению военных поставок.

Но помимо этой очевидной цели, он преследовал еще одну. Хотел воочию увидеть войну. Хотел понять стихию, которая питала его деятельность, объясняла его нескончаемые труды. Хотел оказаться среди смертей и опасностей, которые рождало оружие. Оказаться целью, по которой били автоматы. Сесть в боевую машину пехоты, по которой стрелял гранатомет. Оказаться на боевом вертолете, ускользающем от инфракрасной ракеты. Как сказал Верхоустин, «услышать лязг пуль по броне». Он хотел стать президентом России, который изучал проблемы безопасности не в бункере Генштаба, а на усыпанной осколками земле, под очередями пулеметов.

Теперь, накануне поездки, его томили предчувствия. Ему казалось, что эта неведомая война издалека, через моря, пустыни и горы, протягивает к нему свои огромные, жилистые руки, перевитые синими венами. Влечет к себе слепо и неуклонно. Отрывает от дома, от любимого многоцветного светильника, от оранжереи с любимыми деревьями и плавающим белоснежным цветком. Эти руки не имеют туловища, а исходят прямо из разгромленных городов, сгоревших броневиков, бегущих по дорогам погорельцев. И там, среди развалин, на каком-нибудь разорванном тюфяке сидит бородач с автоматом, и в этом автомате уже находится пуля, которая сразит Лемехова. И эта далекая неясная война будет его первой и последней войной.

Предчувствия не были страхом, а ощущением чьей-то таинственной воли, которая вовлекает его в темную воронку судьбы. Эта воронка обнаружилась внезапно, среди честолюбивых и возвышенных замыслов, ослепительного взлета. Будто кто-то скрывал ее до времени, маскировал пленительными образами. И вдруг она появилась, как темный омут, из которого тянутся к нему медлительные щупальца с присосками, влекут в смерть.

Он вспомнил, как отец уезжал в свои военные командировки, в Анголу, Мозамбик, Эфиопию. Как снаряжала его мать, и в глазах отца появлялось печальное, обреченное выражение. Мать целовала эти печальные глаза и плакала.

Теперь Лемехов понял эту печаль. Отец, как и он теперь, томился дурными предчувствиями. Одно из них сбылось у желтой реки Лимпопо.

Лемехов доставал из-под рубахи нательный серебряный крест, целовал, молил, чтобы пуля, дремлющая в автомате бородача, его не настигла.

Ночь перед отъездом он провел с Ольгой. Они ужинали вдвоем. В оранжерее любовались белым цветком Виктории Регии, следя за скольжением таинственных рыб. Ольга играла на флейте свой новый ноктюрн, который посвятила ему. Лемехову казалось, что музыка похожа на медленно отекающий мед, на перламутровые переливы розовой раковины.

В спальне они растворили окно и лежали в изнеможении, глядя на туманные весенние звезды.

– Я тебя умоляю, не уезжай. Ты можешь отменить эту ужасную поездку?

– Не могу, я должен ехать.

– Найди какой-нибудь повод. Сошлись на болезнь, на что угодно. Только не уезжай.

– Все решено, я завтра еду.

– Поверь моему предчувствию. Будет плохо. Будет ужасно. Тебя убьют.

– Я вернусь через несколько дней.

– Там война, там зверство. Там свирепые, жестокие, неумытые палачи. Убивают детей, насилуют женщин. Я видела отрезанные головы. Тот, кто тебя посылает, желает твоей смерти. Умоляю, останься.

– Не отпевай меня. Я живой. Через несколько дней мы будем так же лежать, твой локоть в темноте будет так же светиться. Под окном расцветет твой любимый сиреневый куст.

– Ты обещал, что мы весной поедем во Францию. Будем плавать на яхте. Пить чудесное вино. Ходить на приморские рынки. На прилавках, среди кусочков льда, лежат диковинные глазастые рыбы, розовые осьминоги, пахнущие морем устрицы. Мы поедем на автомобиле в Париж, будем любоваться картинами Ренуара и Матисса. У собора Нотр-Дам, на берегу Сены я сыграю тебе на флейте мой ноктюрн. Ведь ты обещал.

– Все так и будет. Вернусь, и поедем во Францию.

– Сегодня днем я ходила в церковь, поставила свечу перед образом Николая-угодника. Чтобы он тебя защитил. Ты думай обо мне. Каждую минуту думай, и эта мысль тебя сбережет. Тебя не захватят в плен эти ужасные бородачи. Тебя минует пуля, минует болезнь. Думай обо мне.

– Я думаю о тебе каждую минуту.

– Мы должны быть вместе. Я люблю тебя. Мне кажется, я мечтала о тебе с самого детства. Ждала тебя, и ты пришел. Хочу, чтобы мы не расставались. Чтобы у нас была семья, были дети. Хочу посвятить тебе всю мою жизнь.

– Люблю тебя.

Она наклонилась над ним. Обрушила ему на лицо душистые волосы. Целовала его, а он, задыхаясь от ее поцелуев, закрыл глаза. Видел тонкую свечу, которую она поставила в серебряный подсвечник, и голубей, взлетающих над Сеной у Нотр-Дам-де-Пари, и какую-то светлую, могучую реку, уходящую с земли в небеса.