тут же получил меч в живот и упал на собственные кишки. Меч рассек голую ляжку второго и скрежетнул по плечевой кости третьего. Раненный в ногу улепетнул в коридор, крича на бегу фальцетом:

– Они идут! Помогите! Они уже здесь!

Сарг побежал снова. Какая-то женщина отпрянула с дороги, но он уже свернул на лестницу и бежал вверх по гладко отесанным ступеням, рисуя себе башню, на вершине которой светит луна. Ступени, однако, внезапно кончились; здесь светили десятки ламп, одни на резных подставках, другие на замысловатых цепях.

Одна грязная нога ушла глубоко в пушистый ковер. Сарг пригнулся, выставив вперед меч, и перенес другую ногу через порог.

За большим столом сидел человек – раб, но его ошейник прикрывала белая ткань, расшитая нефритом и турмалином. Худющий, морщинистый, лысый. Сколько уже раз – все семь? – Сарг видел таких, разукрашенных?

– Ты что здесь делаешь? – Раб отодвинул свой стул, железные ядра у него на ногах зарылись в ковер.

– Ты свободен, – сказал ему Сарг.

Еще одна рабыня, в такой же оборке поверх ошейника, стояла на лесенке, укладывая пергаментные свитки на верхнюю полку. Она сошла на одну перекладину и застыла. Мальчишка, такой рыжий, что мог быть младшим братом недавнего поваренка, замер в ужасе у большого глобуса. Смотри только на ошейники, напоминал себе Сарг – но с ошейниками, прикрытыми расшитым дамаском, это было не так легко.

– Тебе здесь не место, – сказал лысый раб. – И тебе грозит большая опасность. – Ему было не больше сорока, но обвисшие грудные мышцы говорили о ранней старости.

– Вы свободны, – снова прохрипел Сарг.

– А ты наивный маленький варвар, невесть что себе вообразивший. Сколько уже раз я веду такой разговор – четыре, пять, все шесть? Ты пришел снять с нас ошейники. – Раб отвел пальцем вышитый шелк. – Просто чтобы ты видел, что он на месте – а знаешь ли ты, что наши намного тяжелей твоего? – Коричневый палец снова тронул оборку. – Она весит куда больше, чем прикрытое ей железо. – (Я стою неподвижно, но самом деле бегу, бегу, думал Сарг.) – Мы управляем этим замком, мой мальчик – и это, поверь, чувствуется как в невольничьем загоне, так и в покоях, где наш господин принимает гостей. Ты несешься по замку, думая, что совершишь благодеяние, а на самом деле убиваешь свободных людей и делаешь рабов еще более несчастными, чем они есть. – (Я подобен подхваченному ветром орлу и змее на каменном склоне.) – Если рабство – сыпь на теле Невериона, то ты превращаешь это уродство в смертельный недуг. Ты выпускаешь рабов в мир, где наемные рабочие – по крайней мере, в больших городах, – живут хуже их. А купцы могут нанять лишь малую часть поваров или кузнецов, которых ты выпустил. Сама малютка-императрица много раз объявляла себя противницей рабства, и мы движемся понемногу к его отмене, поэтому ты всего лишь ужесточаешь жизнь там, где рабство отмерло бы естественным путем лет через десять. Ты никогда не думал о том, что своими стараниями лишь продлеваешь то, что стремишься отменить? – (Я бегу, мчусь, лечу.) – Беда в том, что мы, прикрывающие ошейники дорогими камнями – мы, мажордомы господских замков, – попросту не нужны растущему населению городов. Поди сюда, мальчик, и взгляни сам. – Лысый отодвинул стул еще дальше и поманил к себе Сарга. – Иди же.

Сарг медленно прошел по ковру. Я бегу, думал он. Подколенки и поясница зудели, каждый его мускул стремился к цели, почти невидимой за собственным ярким заревом.

Из отверстий, проделанных под краем стола, свисали тяжелые шнуры с железными петлями на конце. В одном замке к шнурам были приделаны деревяшки, в другом рукоятки из блестящего металла украшались красными и зелеными камнями, еще роскошней, чем на орудующих ими рабах.

– Вот. Отсюда мы управляем всем замком – это гораздо больше, чем делает сюзерен, которому принадлежит всё, что ты видишь, включая нас. Если я дерну вот за этот шнурок, то позвоню в бельевую; дерну дважды – нам принесут простыни для его милости, которые мы осмотрим и лишь потом позволим сменить. Позвоню трижды, и простыни принесут уже нам – не хуже, чем у его милости. По этому звонку его милости принесут еду и вино – если кухня, конечно, еще работает, – а тройной звонок доставит нам сюда яства не хуже, чем на пиру сюзерена. Смышленый паренек вроде тебя очень скоро разберется, какой шнурок для чего служит. Стань-ка рядом… только поосторожней с мечом, вот так. Теперь дерни за этот шнур и увидишь, что будет. Не бойся, дергай – но только один раз, не два и не три.

Сарг осторожно протянул к звонку грязную, окровавленную руку. В каждом замке, может статься, свои звонки, но дергаешь всегда один раз. Рука бежала, спеша продеть палец в петлю.

– Такой смышленый, честолюбивый мальчик, – с улыбкой продолжал лысый, – мог бы с легкостью стать одним из нас после недолгого обучения. Здесь ты станешь могущественней самого сюзерена, а такая власть – это…

На этом месте Сарг повернулся и погрузил меч в мягкий живот раба. Тот постоял мгновение, открыв рот, и упал. Струя крови ударила в стол, оросив шнуры.

– Глупец! – с клекотом выговорил лысый, хватаясь на рукоять. Грязная рука Сарга отвела его выхоленную. Управитель корчился на ковре – теперь и ткань на его ошейнике пропиталась кровью.

– Не такой уж глупец, чтоб вызывать стражу заместо подавальщиц еды и поломоек. Я не люблю убивать рабов, – сказал Сарг девушке и юнцу, – но тех, кто замышляет меня убить, не люблю еще больше, особенно если замысел такой глупый. Ну так что: хватит ли у вас мозгов понять слова «вы свободны»?

Девушка мигом спорхнула с лесенки, растеряв свои свитки, юнец отскочил от глобуса. Они выбежали на лестницу, а Сарг, перепрыгнув через убитого, устремился в дверь, откуда в двух других замках по единственному звонку прибегала стража. Еще ступеньки, другая комната. На одной стене мечи, длинные и короткие, на другой кожаные щиты с цветной бахромой. В углу поножи и шлем, но стражников нет. До сих пор их не было только во втором замке. Я свободен, думал Сарг, я снова свободен и бегу через арки, по ковровым дорожкам, по сырым казематам, сквозь время и невозможность. Где-то слышались крики. Я свободен и бегу освобождать моего хозяина!

Где-то хлопнула дверь – сначала далеко, потом ближе; скоро двери застенка тоже распахнулись, и вошел сюзерен.

– Хорошо (хлоп!), продолжим. – Двое рабов у двери – светлокожие молодцы, намасленные, в расшитых ошейниках, кожаных набедренных