со всеми мужчинами и женщинами, остающимися в нем.

– Если мы не дали клятвы лучше умереть, чем вновь попасть в рабство, – подхватил Горжик, – то потому лишь, что живой раб может взбунтоваться, а мертвый нет.

– Мы вторглись уже в восемь замков, освободив полевых, кухонных, домашних рабов и рабов-управителей. Мы преследуем также тех, кто ловит и продает мужчин и женщин, словно живой товар. Мы освободили множество людей, которым остается только найти ключи от своих ошейников – а для этого, как известно, подойдет любой ключ.

– Вы занимаетесь любовью как хозяин и раб и при этом боретесь с рабством? – изумилась рыжая Норема. – Мою подругу это смешит, но меня печалит.

– Слово, произнесенное в трех разных обстоятельствах, может иметь три совершенно разных значения, – заметил на это Горжик, – и ошейник, надетый в трех разных обстоятельствах, тоже. Любовная страсть, привязанность и общественное устройство – вещи разные. Страсть и общество соотносятся, как предмет и его отражение в зеркале; не знаю, знакомо ли вам такое явление, ведь зеркала в наше время – редкость…

– Мне оно хорошо знакомо, – заверила Норема.

– Мы с ней подружились в этой странной и ужасной земле, – сказала Вран, – и работорговцев не любим. За те два года, что путешествуем вместе, убили уже троих, желавших сделать нас своей собственностью. В вашей земле, где мужчины думают, что женщины будут визжать, брыкаться, кусаться, но не всадят им меч в живот, это просто.

– Как-то раз мы наткнулись на лагерь, разбитый работорговцами на ночь, – сказала Норема. – С ними были десять женщин в цепях и ошейниках. Мы напали на них, вопя так, что нас приняли за сто воинов.

Все четверо посмеялись, понимая друг друга.

– Но знаете, – отсмеявшись, сказала Норема, – все это сходит нам с рук потому лишь, что рабство в Неверионе официально отменено малюткой-императрицей.

– Справедливой и великодушной владычицей нашей, – рассеянно проронил Горжик.

– Куча драконьего дерьма, вот что такое ее владычество, – проворчала Вран.

– Владычество нестерпимое, но, похоже, нестойкое, – улыбнулся Горжик.

– Произносить эти казенные слова и в то же время бороться с рабством для меня столь же противоречиво, как ваш ошейник, – сказала Норема. – Всего день назад мы остановились здесь поблизости, в замке сюзерена Стретхи. Он нашел нас занятными и сам любезно нас занимал. Мы не могли не заметить, что в его замке служит множество рабов и рабынь, но улыбались и ели кушанья, приготовленные рабами.

– Напоследок мы вторглись как раз в его замок, – сказал Горжик.

– И кухонные рабы, которые вам готовили, свободны теперь, – добавил Сарг.

Женщины обменялись улыбками, удовлетворенными и немного смущенными.

– Как же вы это делаете? – спросила Вран.

– Один из нас, без ошейника, является в замок, где, по слухам, много рабов, и требует освободить их, иначе…

– Иначе что?

– Чтобы узнать ответ, пришельца обычно препровождают в застенок. После этого в замок проникает другой, в рабском ошейнике – это несложно, если знать, откуда войти.

– Но на этот раз вышло не так, – сказал Сарг. – Люди сюзерена напали на нас обоих. Они, похоже, знали Горжика – называли его по имени – и меня тоже чуть не схватили.

– Неужели? – ахнула Норема.

– Уже и вопросы для меня приготовили, – продолжал Горжик. – Я сначала подумал, что они прознали о наших вторжениях, но ве́сти здесь доходят не скоро.

– О чем же тебя спрашивали? – поинтересовалась Вран.

– Я так ничего и не понял. Спрашивали, не служил ли я посыльным у какого-то южного барона, не договаривался ли о поставке детских мячиков, и прочие глупости. Многие вопросы касались… – Горжик умолк, поглаживая бронзовый диск на груди, словно внезапно вспомнил о чем-то.

– Чего же они касались? – спросил Сарг.

Горжик нахмурился.

– Когда мы уходили из замка, там была женщина. Рабыня… в ошейнике. Но она напомнила мне другую, благородную даму, которую я в давние годы знал. Та, впрочем, – он улыбнулся, – тоже иногда надевала ошейник по тем же причинам, что и я.

Варвар с колтуном на голове, уроженка Запада в маске, коротко стриженная островитянка сидели над пеплом костра и смотрели, как большой колхариец крутит диск на груди.

– В пыточной камере я думал только о нашей борьбе, а не о дурацких фантазиях моего мучителя, поэтому его вопросы запомнил плохо. Столь же плохо я помню молодого раба, освобожденного из рудника по капризу той знатной дамы. Но теперь, когда я увидел ее лицо, недавние воспоминания смешиваются в памяти с давними и всё как в тумане. Мысли вертятся вокруг этого инструмента, измеряющего пространство и время, и вспоминается одно имя: Кродар…

– Я уже слышала это имя, – сказала Норема.

Вран сузила голубые глаза в обтрепанных прорезях маски.

– Это как-то связано с южным монастырем… Вигернангхом, что ли?

– Есть такой, – сказала женщина в маске, а рыжая бросила на подругу взгляд, где недоумение смешивалось с каким-то глубоким знанием.

– И мячики тоже помню, мы в них играли детьми… под какой-то стишок.

– В джунглях, – сказал Сарг, – мы собирали сок, вытекающий из надрезов на широколистых пальмах, и меняли его на разные товары у торговцев, что порой наезжали к нам.

Женщины молчали, поглядывая то друг на дружку, то на мужчин.

– Все это как будто должно сложиться в единый узор, – Горжик поставил торчком позеленевший диск с варварской гравировкой, – узор немыслимой сложности и немыслимой красоты, объединяющий раба и императрицу, вельможу и простолюдина, даже богов и демонов; все они должны сложиться в чертеж, понятный всем, вроде морского узла, еще не затянутого, а лежащего свободными петлями. Но у меня в голове ничего такого не складывается!

– Аристократы этой странной и ужасной земли, – сказала Вран, – как раз в таких узлах и живут. Мы все это видели, проникая в замок одного или пользуясь гостеприимством другого, все продевали палец хотя бы в одну петлю такого узла. Ты, красавец, о зеркалах говорил; я порой спрашиваю себя, не есть ли наше невежество отражение того, что этим людям известно.

– А я думаю, – промолвил Горжик, – не отражают ли раб, простолюдин и вельможа друг друга или чье-нибудь отражение.

– Нет, – убежденно возразила Норема. – Что за вздор, в жизни ничего нелепее не слыхала. – Но трепет ее ресниц и удивленное лицо показывали искушенному наблюдателю, что в прошлом у нее уже был такой разговор и этот – лишь его отражение. Горжик молча ждал продолжения.

Норема, взяв палочку, разворошила в золе одинокий рубиновый уголек.

– Мячики, в которые дети играют летом на улицах Колхари… я сама не раз задавалась вопросом, откуда они берутся. Я знаю о южных лесах и садах, но как они каждый раз попадают в