— Пропуск, — рычит офицер, сохраняя суровый вид, и бегло осматривает наши документы. Потом приказывает Василию:

— Забирай своих людей и пошел к черту отсюда!

— Идем, товарищ, — улыбается Василий и принимается орать на нас в истинно русском армейском духе.

Когда мы сворачиваем за угол, первых схваченных уже ликвидируют. Разговор с грабителями короткий. Как в Берлине, так и в Москве. Завтра листки с их фамилиями будут расклеены на перекрестках в назидание остальным.

— Видели, как он снял башку сержанту НКВД? — уважительно говорит Малыш. — Алоис-Топор с Бернхардт-Нохтштрассе не сумел бы лучше, а он был мастером на эти дела. Срезал девять голов, пока не попался чертовым крипо. Насс и его сыщики охотились за контрабандистами сигарет с наркотиками и как раз подъехали к подъемнику у третьих ворот на Ландунгсбрюке, тут из темного угла выкатывается отрубленная голова прямо к ногам инспектора Насса. Я сам видел. Как раз собирался уезжать на велосипеде с полной корзиной рыбы.

— Что за черт? Ты и рыбой торговал? — удивленно спрашивает Порта.

— Я был в транспортной организации Зеленого Гюнтера. Вся сельдь была напичкана сигаретами. Мне приходилось изо всех сил отбиваться от одной из ищеек Насса, которая неотвязно принюхивалась, как сумасшедшая, ко мне и моей корзине. Насс и быки из крипо подумали, что ей хочется рыбы. Овчарки с примесью добермана очень любят Gefüllte Fische[96], еврейскую жратву. Сейчас в полиции нет ищеек-доберманов, считается, что они — имитация овчарок, специально выведенная международным еврейством. Как-то вечером я сидел в «Урагане-два», тихо-спокойно, и тут появляются четыре громадных еврейских добермана, из пастей у них каплет слюна. Они шли по следу двух немецких мошенников от Гансемаркт, но когда переходили Ганза-платц, неожиданно учуяли запах грудинки, которую готовил повар-полуеврей, и доберманы забыли о преступниках. Ворвались на кухню так быстро, что не оставалось никаких сомнений — в них есть еврейская кровь. Повар только что демобилизовался.

Его турнули из вермахта, как только обнаружили, что он полукровка. И жалел он об этом? Ничуть! В общем, быки из крипо ошалели, когда увидели своих четвероногих помощников сидящими вокруг этого повара-еврея и его плиты. После этого доберманов отправили в отставку без пенсии. Хорошо еще, что не в газовую камеру.

— Именем фюрера я беру вас под арест! — заорал Насс так, что в подъемнике раскатилось эхо.

Но полицейские нас отпустили, как только обнаружили залезшего под грузовик Алоиса. Насс едва успел уклониться от топора. Иначе б его впервые за много лет увидели бы без шляпы с загнутыми спереди вниз полями. На Алоиса тут же надели не меньше двадцати пар наручников, цепей и еще Бог весть чего. Когда мы спустились, нас всех выгнали из подъемника. Нассу и его людям не терпелось поскорее вернуться в участок, чтобы сообщить эту новость репортерам. Они охотились за Алоисом четыре года, а тут он прямо-таки свалился им в руки со всеми необходимыми для смертного приговора уликами. Отто Насс в тот день раздувался от гордости. Его во всех газетах назвали проницательным. Он же не сказал репортерам, как все вышло. Насса даже наградили. Дали ему специальную должность в управлении, но вскоре выгнали. Его старое кожаное пальто портило общую картину на утренних совещаниях.

Мимо нас прошла к мосту через Москву-реку длинная колонна солдат в странной форме.

— Смертничка, — объясняет Василий, махнув рукой. — Заключенный из Таганский турьма. Их помиловай. На Колыма не везти. Вместо этого стрелять дурный немца. Сталин шибка умный человек. Он не стреляй политика. Сталин говори: «Пусть они умирай, как герои. Пусть их стреляй немцы. Советам никаких проблем, однако».

У Павелецкого вокзала дорога перекрыта множеством войск НКВД. Проверяют даже большие армейские колонны. Похожий на бульдога офицер с ремнями крест-накрест на груди направляется к нам, держа «калаш» наготове.

— Пресвятая Дева, смилуйся над нами, — обреченно стонет Старик.

На углу Валовой улицы расстреляли четырех офицеров. Тела брошены в стоящий у тротуара открытый грузовик. С его бортов свисают кровавые сосульки.

Мы уходим по Татарской улице, довольно улыбающийся Василий идет первым. Совершенно спокойно ведет нас к мосту, где людей пропускают через заграждения.

— Ничего не выйдет, — испуганно стонет Хайде. — Достаточно спросить у кого-то из нас хоть что-то, и мы пропали. Глухонемых в Красную армию не берут!

— Я притворюсь сумасшедшим, — говорит, вращая глазами, Малыш.

— Чего тебе притворяться, — говорит Юлиус. — Ты родился таким. Не понимаю, почему тебя давным-давно не отправили в газовую камеру вместе с другими умственно дефективными.

Старик с Легионером готовят автоматы к стрельбе. Явно ожидают схватки.

— Если нас разоблачат, палите вовсю! — шепчет Старик. — Это наш единственный шанс! Если попадемся в русской форме, нас медленно изрежут на куски!

— Аминь, — говорит Порта и крестится. — Поставьте свечку за упокой бедного старого Порты.

Даже Василий как будто становится задумчивым после разговора с сидящим в машине полусонным сержантом НКВД.

— Другой бранденбуржи схвати, — шепчет он. — Приготовьтесь отстреливайся, убивай как можно больше! Готовься большой заваруха! НКВД знать, что немецкий туриста в Москва. Очень опасно, однако! Поддельный дукамент, трофейный мундира!

— Ну и перспектива, так твою перетак, — шепчет Порта. — Я бы предпочел быть на своих позициях. Давайте смотаемся, пусть Иван пользуется своей треклятой подстанцией.

Старик обдумывает это предложение и вопросительно смотрит на Василия.

Василий отвечает широкой, белозубой улыбкой, которая может означать все, что угодно.

— Не-е-т, — задумчиво произносит Старик. — Этот желтый орангутанг не только проводник, он еще и надзиратель. Если повернем обратно, он устроит так, чтобы нас ликвидировали.

Василий улыбается и хлопает Старика по плечу.

— Твоя оченно умный фельдфебель. Мудрый человек идет с Василий, немецкий голова оставайса на плечах!

— Смотри, своей не лишись, — зловеще бормочет Старик.

— Я не беспокойса о свой голова, — безмятежно улыбается Василий. — Моя живи не дольше, чем хоти великий Кун-цзы. Когда Кун-цзы решай, ты уходи. — Берет Малыша за руку. — Ты большой русский медведь, можешь ломать череп красный один удар. Ты остаесся с Василий, возвращаесся деревня, играй игры с девушка. Ты не делай, что я говори, ты заражайся от месячный у старый шлюх!

Малыш, не понявший и половины этого, несколько раз кивает и приносит торжественную клятву верности, вскинув три пальца.

Как мы прошли через мост, я не помню. Какой-то сержант съездил меня по физиономии, остальные энкаведисты как будто нашли это забавным.