Деникин усмехнулся:

– Вы там, Саша, смотрите, чтобы генерал Слащёв поправлялся не слишком активно. Потому что раны – ранами, но сами понимаете, увлекаться лекарствами не стоит…

Саша понимающе улыбнулся.

– Так точно, ваше высокопревосходительство, я всё понимаю. Как только решим вопрос с Махно, я лично упрошу генерала на месяц лечь в госпиталь и никуда не выпущу оттуда. У меня есть чем его убедить.

Деникин задумчиво произнёс то, что его больше всего мучило:

– Главное, чтобы у вас было чем убедить этого Махно…

Юрьевский посмотрел в глаза командующему и неожиданно тихо произнёс:

– Не волнуйтесь, Антон Иванович, я не один буду убеждать его. Я вам не говорил раньше, но теперь скажу: я здесь не один. Есть ещё мой брат…

Летом 1919 года в деникинской Добровольческой армии числилось 106 боевых самолетов, но реально воевать могли только двадцать. Аэропланы в начале ХХ века строили на тяп-ляп. Фанерно-полотняные, с капризными двигателями, эти ещё совсем недавно герои произведений писателей-фантастов, воплотившись в реальные летательные аппараты, очень быстро приходили к летальному исходу. Срок их службы стремительно заканчивался, и они прямо на глазах становились непригодными. У аэропланов расклеивались швы, разбалтывались соединения, полотно растягивалось, ветшало. Да ещё гвозди каркаса и шарнирные соединения расшатывались так, что в конце концов аэроплан был готов развалиться в воздухе при любом маневре.

Но двухмоторный самолет конструкции инженера-изобретателя Колпакова-Мирошниченко «Лебедь-Гранд», который с самого начала был задуман как дальний разведчик и средний бомбардировщик, был значительно более совершенной машиной, чем другие аналогичные аэропланы. Прочной, манёвренной. Стрелковое вооружение «Лебедя-Гранда» состояло из двух пулеметов, он обладал хорошей аэродинамикой, и в кабине помимо места лётчика были оборудованы места для переднего и заднего стрелков, а также для фотографа. Именно этот уникальный аэроплан, который был единственным в белой армии, и выбрал Александр Юрьевский для полёта в Елизаветград…

«Под крылом самолёта о чём-то поёт…»

Саша любовался с высоты открывающимися видами. Лететь на этом допотопном чуде ХХ века было прикольно. Скорость небольшая, конечно, по сравнению с самолётами его времени, мотор стрекочет негромко, высота тоже всего лишь метров шестьсот. Не полёт, а одно удовольствие. И никакой опасности: снизу, даже если кто стрелять начнёт, вряд ли попадёт. Авиация противника? Какая там авиация? Истребителей у Красной армии почти нет, да и у белых мало сейчас аэропланов, которые могли бы вступить в бой. Воздушный бой. Так, для разведки и доставки важных донесений, то есть сообщений между фронтами, скажем, между колчаковским и деникинским. Вот бы ещё с Юденичем связаться… Впрочем, это пока подождёт, сейчас самое главное – это Махно.

Пилот обернулся и, показав кулак, четыре раза разжал и снова сжал его. Четыре по пять – это означало «через двадцать минут будем на месте». Саша посмотрел на Слащёва. Тот улыбнулся и показал большой палец. Мол, все хорошо. Однако получилось не очень хорошо…

Как только аэроплан приземлился на поле неподалёку от Елизаветграда, откуда-то из-за лесочка внезапно выскочил конный отряд и помчался к месту приземления. Слащёв на всякий случай повернул в сторону скакавших во весь опор всадников пулемёт «Кольт», которым был оснащён аэроплан. Но Саша покачал головой.

– Не надо, Яков Александрович. Провалим миссию. Это, скорее всего, махновцы. Если мы их сейчас перестреляем, то никаких переговоров с батькой Махно не будет.

Слащёв зло сплюнул.

– Александр, ты смотри, чтобы мы живыми до Махно добрались. А то эти его башибузуки нас сейчас нашинкуют за будь здоров!

Саша выскочил из аэроплана и поправил свою форму. Он на всякий случай достал из кобуры свой револьвер, но спрятал его за спину.

– Я не говорю, что надо спокойно подставлять свою голову, но ты, Яков Александрович, стреляй только в самом крайнем случае. Бросьте мне флаг, надо дать понять встречающим, что мы – парламентёры.

Слащёв, что-то бормоча себе под нос насчёт доверчивого мальчишки, который собирается вести переговоры с этими бандитами, полез в свою кабину и, достав древко с белым флагом, бросил его Юрьевскому. И вовремя – махновцы были уже совсем близко. Саша развернул флаг и поднял его над своей головой.

Первым подскакал к аэроплану колоритный махновец в матросской бескозырке, которая чудом держалась на его буйной шевелюре, но одетый в ярко-красный гусарский ментик, поверх которого была наброшена какая-то мужицкая свитка. Не сходя с коня, он, вращая перед собой обнажённой шашкой, заорал:

– Сдавайтесь, сволочи белопузые. Не туды залетели, вашу мать…

Дальше шло перечисление всех близких родственников парламентёров и точное указание места, куда они должны поместить свой белый флаг. Саша подошёл ближе к всаднику и демонстративно помахал флагом перед его носом.

– Любезный, ты не ори, как будто тебя режут. Мы к батьке Махно прибыли, и он будет решать, как нас встречать и как провожать. А тебя я тоже могу послать по матушке в дальнюю дорогу на хорошо известный тебе орган. Только идти ты будешь недолго, потому что размер твоего дружка слишком мал.

Саша понимал, что агрессию этого махновца он не остановит, поэтому надо вести себя максимально дерзко и уверенно – иначе не поймут. Но в данном конкретном случае он ошибся – предводитель махновцев его не понял. Вернее, наоборот – понял, но не так. Услышав, как с ним разговаривают, да ещё и при всей его компании, этот гусар в бескозырке просто осатанел. Он направил коня на Сашу и с ходу попытался рубануть его шашкой. Тот не растерялся, резко отшатнулся в сторону, а потом как бы притёрся к коню и, схватив всадника за одежду, продолжил движение его руки с шашкой. То есть послал махновца вслед за рукой. Шашка воткнулась в землю, а всадник, описав дугу, шлёпнулся на землю. Точнее даже не шлёпнулся, а воткнулся в землю, как и его шашка.

Но, видимо, этот малый отличался недюжинной силой и отменным здоровьем. Любой другой на его месте валялся бы в отключке минимум полчаса. А этот сразу вскочил, тряся башкой. Рванув шашку из земли, он попытался было снова напасть на Юрьевского. Саша не стал испытывать судьбу, а направил на махновца свой револьвер. Тот ощерился:

– Стрельнешь меня – мои хлопцы тебя в капусту нашинкуют. Шо, в штаны наложил, ваше благородие?

– Слышишь ты, гнида подзаборная, я вижу, ты смелый с шашкой на безоружного. А на пулемёт тоже прыгнешь? – раздался с аэроплана голос Слащёва.

Тут же простучала очередь из пулемёта, которую Яков дал поверх голов остальных всадников, которые остановили лошадей буквально в нескольких метрах. Махновец остановился. Но не для того, чтобы подумать – видимо, думать ему было нечем.

«Он какой-то отмороженный», – проскочила мысль у Саши.