Существует множество невинных причин, почему человек вдруг прекращает сетевую активность. Возмужал, занялся карьерой, женился, родил детей – словом, началась настоящая жизнь, и стало не до виртуального пространства. Или ничего подобного не произошло, а просто перекочевал в инстаграм или «Фейсбук».

Но гораздо важнее другой вопрос: что общего у тридцатидвухлетнего мужика и студента медицинского училища? И тоже ответ может оказаться самым невинным: судя по фотографии, Виталий работает на «Скорой помощи», а сын Люси получает профессию фельдшера, и на девяносто процентов пойдет туда же. Вполне вероятно, что они столкнулись в каком-нибудь медицинском паблике и добавились в друзья, а в реальности никогда не встречались и даже забыли, что состоят друг у друга в списках. У Светки вон восемьсот друзей и куча подписчиков, разве всех упомнишь?

Зиганшин посмотрел: так и есть, оба состоят в популярной группе медиков.

Случайность? Вероятно, если учесть, что в этой группе полмиллиона человек. А вот то, что брат погибшей невесты Пестрякова дружит с сыном его домработницы… Да, похоже на индийское кино, но все равно подозрительно.

Как жаль, что они действуют неофициально и не могут сейчас прокачать профили Горского и Люсиного сына. Многое встало бы на свои места.

И сыночка, кстати, надо хорошенечко пробить: он взрослый мужик, вполне способен и женщину задушить, и пасквиль в Сеть запустить с учебного компьютера.

Пестряков подошел к двери:

– Поехали!

– Прямо сейчас?

– А что сидеть? Она все напирала, что мы родные люди, вот и поговорим как родные.

– С другой стороны, логично. – Анжелика спрыгнула с подоконника. – Ты, Жор, типа пострадал, а мы твои друзья и жаждем справедливости.

– Лучше скажем, что служба собственной безопасности вычислила, что это ее сын слил компромат, через что может получить крупные неприятности, и вы, Георгий Владимирович, пришли по старой памяти предостеречь.

– Ладно, по ходу дела разберемся. Главное, действовать не как менты, а как частные лица. Вы вообще молчите, где служите.

– Она же меня видела.

– Да… Но одному мне к ней идти опасно. Заявит, что я ее избил или изнасиловал, и доказывай потом.

– Давай мы вдвоем поедем, – заявила Анжелика, – так вообще отлично получится, будто я твоя новая баба и как бы негодую, что из-за Люси у нас неприятности.

Зиганшин скрепя сердце признал, что оперативная комбинация действительно неплохая.

Вдвоем они как-нибудь смогут вызвать домработницу на откровенность, но если к ним присоединится Зиганшин, то происходящее слишком сильно будет напоминать трибунал или особое совещание, и женщина замкнется.

И все же оставаться совсем не у дел ему не хотелось, поэтому решили, что Зиганшин тоже поедет, но подниматься в квартиру не будет, а погуляет во дворе и начнет действовать, только если Анжелика ему позвонит.

Люся жила в двух станциях метро от Пестряковых. Тут был уже не такой фешенебельный район, вместо солидных сталинских домов теснились уродливые бетонные коробки, но Люсин двор оказался неожиданно уютным. И публика довольно приличная, как показалось наметанному полицейскому глазу Зиганшина.

Он прогулялся по периметру, оценил потенциальные источники информации в виде бабушек и собачников, сел на лавочку и вытащил телефон, но тут же убрал, решив не рисковать аккумулятором.

Очень быстро стало скучно. Не выпуская двери в подъезд из виду, он дошел до супермаркета, расположенного метрах в пятидесяти, и остановился возле лотка с прессой. Хотел купить книжку, но вечер хоть и был светлым, все равно на улице мелкий шрифт не читался, пришлось довольствоваться чтением названий.

Зашел в местную кафешку и заказал эспрессо. Кофе тут варили действительно неплохой, но весь процесс занял не больше пятнадцати минут.

Поход в супермаркет за молоком и колбасой помог убить еще полчаса, а Георгий с Анжеликой все не выходили. Зиганшин проверил – машина на месте, и пропущенных звонков нет.

Пестряков и Ямпольская появились только когда стемнело, и в сгустившихся сумерках Зиганшин не сразу заметил, какое опрокинутое у Георгия лицо.

– Хорошо, что вы поехали, – сказал он совершенно мертвым голосом, – потому что сейчас я не смогу вести машину.

Зиганшин покосился на Анжелику. Она тоже казалась ошарашенной и ничего не сказала.

Он молча сел за руль.

– Вы хотите знать, что нам рассказала Люся?

– Георгий Владимирович, это не горит, – осторожно проговорил Зиганшин. – Как сочтете нужным. А если по-честному, то мне Анжелика Станиславовна все доложит.

– Нет, я хотел бы, наверное, сейчас сам вам все рассказать, если позволите.

– Конечно. Тогда ко мне?

Пестряков кивнул:

– Только вот что… Десять часов уже есть?

– Ничего, у меня дома всегда найдется, – вступила Анжелика.

Когда подъехали к ее дому, она вынесла бутылку виски, сунула ее Зиганшину и вдруг сказала, что пойдет к детям и мужу.

Зиганшин чувствовал себя немного неловко наедине с Георгием Владимировичем, но уговаривать Анжелику не стал, понимая, что Пестрякову нужно поговорить по-мужски.

Они молча поднялись в квартиру к Зиганшину.

Он быстро нарезал хлеб и колбасу.

Пестряков безучастно сидел на табуретке, сгорбленный и будто враз постаревший на десять лет. Зиганшин откупорил бутылку и за неимением бокалов налил ему на два пальца в свою жестяную кружку.

– Я знаю, вы не употребляете, – сказал Пестряков и выпил.

– Ого, – не удержался Зиганшин, – снимаю шляпу перед вашей информированностью.

– Служба такая.

– Понятное дело. – Зиганшин налил еще, немного подумал, положил кружок колбасы на хлеб и протянул Георгию Владимировичу: – Вот, закусывайте.

– Спасибо. Знаете, у моей мамы есть такая теория, что интеллигентность человека определяется по тому, насколько тонко он режет колбасу. Вы очень интеллигентный человек, Мстислав Юрьевич, но киньте мне, пожалуйста, еще пару кусочков, а то я захмелею.

Зиганшин протянул ему тарелку.

– Спасибо, – повторил Пестряков.

Видно было, что он заставляет себя есть, чтобы не опьянеть по-настоящему.

Зиганшин тоже сделал себе бутерброд. Колбаса оказалась отвратительная.

Георгий Владимирович подошел к раковине, как следует умыл лицо холодной водой, вытерся бумажным полотенцем и начал рассказывать.

Люся с малых лет спокойно относилась к социальному неравенству и знала, что счастье, в общем, не в деньгах. У нее были любящие родители, много друзей, с которыми Люся интересно проводила время и не задумывалась о всякой ерунде. Только когда мама приносила со службы платьица хозяйской дочки, Люся недоумевала – как это родители разрешают девочке отдать одежду не потому, что она из нее выросла, а потому, что просто надоело. Она расспрашивала маму, но та твердо придерживалась принципа «ничего личного». Хозяйский дом был для нее всего лишь рабочим местом. Когда у хозяйки умер отец и понадобилась помощь с поминками, мама сначала уточнила, сколько ей заплатят, и только потом отправилась печь блины, чем ввергла в шок мягкосердечную Люсю. «У них же горе, как ты можешь!» – воскликнула она, а мать ответила, что деньги делают людей свободными, в том числе и от моральных обязательств, и тратить на чужих людей свое время можно только тогда, когда ты точно знаешь, что радость от сделанного добра будет тебе достаточной наградой. Люся до конца так и не поняла, но спорить не стала.