еще хуже.

•••

К рассвету 16 января русские продвинулись так далеко вглубь Кесселя, что были на грани захвата питомника. Герхарду и его товарищам-пилотам было приказано перелететь на другой аэродром, Гумрак, находившийся на дюжину километров ближе к самому городу. Их путешествие было завершено в считанные минуты, хотя посадка осложнилась тем, что никто не был предупрежден об их прибытии, так что аэродром все еще был покрыт толстым слоем снега.

В наушниках Герхарда раздался голос молодого пилота: “Что же нам делать, сэр? Взлетной полосы не видно.”

- Земля, конечно. Нам больше некуда идти.”

Не имело значения, где они приземлялись. От холода каждый клочок земли становился твердым, как бетон, и лишь по чистой случайности можно было попасть в воронки, оставленные русскими бомбами и артиллерийскими снарядами.

Герхард никогда раньше не летал ни в Гумрак, ни из него, поэтому не был знаком с его планировкой. Он облетел поле, чтобы оценить его размеры, затем использовал расположение башни и ангаров - все они были практически разрушены - чтобы сделать предположение о вероятной ориентации главной взлетно-посадочной полосы . Затем он повел своих людей на сушу. У пары менее опытных пилотов возникли проблемы с управлением на скользкой земле, но они и их машины остались невредимыми.

Для наземных экипажей, однако, путешествие по дороге в грузовиках, заполненных оборудованием и запасными частями, что обычно было короткой поездкой, стало трехчасовым спуском в ледяной ад.

Дорога была запружена отступающими войсками, измученными, замерзшими, с пустыми глазами, с руками и ногами, спеленутыми полосами, оторванными от бинтов, старых одеял и мундиров мертвецов. Подразделения, к которым эти люди когда-то принадлежали, распались: пехотинцы, саперы, гренадеры, артиллеристы и танкисты, солдаты регулярной армии и эсэсовцы смешались в единую бесформенную шаркающую массу избитого и измученного человечества. Многие бросили свое оружие: не было смысла тащить его дальше, потому что боеприпасы давно кончились.

Когда грузовики попытались прорваться, они попали в осаду от отступающих солдат, пытавшихся подняться на борт. Отчаявшиеся, измученные и уже не заботящиеся ни о каких последствиях, солдаты умоляли дать им возможность прокатиться или просили топлива, чтобы прокормить свои брошенные машины. Когда их просьбы были проигнорированы, они прибегли к угрозам, а затем к нападениям, которые должны были быть отбиты кулаками, прикладами винтовок и любыми молотками и ключами, которые механики могли захватить, чтобы использовать в качестве оружия.

Атаки никогда не длились долго. Люди, взобравшиеся на них, были слабы в силах и вскоре рухнули в грязный, окровавленный снег.

И это были здоровые и здоровые мужчины.

Для раненых и больных ситуация была несравненно хуже. Те, чье состояние означало невозможность переезда, были брошены на произвол судьбы в питомнике. Горстка врачей и санитаров осталась присматривать за своими пациентами, хотя они знали, что, как только прибудут русские, они расстреляют их всех.

Все, кто мог двигаться, отправлялись в Гумрак, опираясь на плечи товарищей, опираясь на костыли или лежа на импровизированных санях, которые тащили товарищи-немцы, едва ли более сильные, чем те, кого они тащили за собой.

Сталинград стал огромным экспериментом по поиску новых способов умереть. Неделей ранее на борту одного из немногих успешных рейсов, доставлявших продовольствие в Шестую армию с парашютом, была партия мясной пасты. По совету лучших диетологов Вермахта, паста была обогащена дополнительным жиром, чтобы обеспечить больше энергии для мужчин, которые ее ели.

Вместо этого, когда банки были взломаны и их содержимое съедено голодными солдатами, люди начали падать, как мухи. Их измученные голодом тела не могли обработать жирную пасту. Попытка накормить их закончилась тем, что они погибли.

Люди, пережившие каждую атаку русских, непогоду и свое собственное Верховное Командование, оказались на марше смерти, где каждый метр дороги уносил все больше жертв. Люди лежали там, где упали, и умирали там, где лежали. Их смерть была отмечена вшами, которыми был заражен каждый солдат в армии. Как только прекратился приток теплой крови, насекомые выскочили из волос и одежды своего бывшего хозяина в поисках новых живых тел для колонизации.

Вороны слетались со своих насестов на бесшумные орудийные стволы, сожженные танки или полуразрушенные коттеджи крестьян, которые когда-то обрабатывали землю, собирались на леденеющих трупах и выковыривали глазные яблоки, прежде чем те успевали превратиться в ледяные камешки.

•••

“Это было еще не самое худшее, сэр, - сказал Герхарду командир экипажа, когда они прибыли на аэродром. - В полу-километре от ворот до аэродрома есть лагерь. У них там русские, захваченные в плен, когда армия прошла в августе, - две тысячи человек. Когда мы проходили мимо, сотни людей толпились у забора, протягивая руки сквозь проволоку, как нищие. Клянусь Богом, сэр, наши люди выглядят полуголодными, но Иваны . . . это были человеческие скелеты. Кто-то на дороге сказал, что квартирмейстер лагеря забыл заказать им пайки. Говорят, они ничего не ели с самого Рождества, так что теперь едят друг друга.”

Герхард ничего не ответил. Наступил момент, когда чувства перестали воспринимать страдание, когда сочувствие иссякло, как дизель во всех брошенных грузовиках, машинах и мотоциклах, которыми был усеян Сталинградский пейзаж.

- Хм” - тупо произнес он, когда командир экипажа закончил.

Двое мужчин стояли друг против друга, слишком измученные, чтобы знать, что делать, и тогда Герхард сказал: - "Ты думаешь, это плохо? Больница здесь делает бойню в Питомнике похожей на роскошный швейцарский санаторий ».

“Кто-нибудь из них выйдет, сэр?”

- Бог свидетель, я ...”

Прежде чем Герхард успел закончить фразу, его прервал один из пилотов, подбежавший к нему со словами: Пилот подошел к Герхарду, выдохнул улыбку и сказал: "Я не могу быть уверен, сэр, но я думаю, что мы выберемся отсюда.”

“Неужели это правда? Разве нам велели покинуть Сталинградский фронт?- Спросил Герхард, когда подошел к палатке, служившей центром управления аэродромом с тех пор, как вышка была выведена из строя.

Командир станции кивнул. - Похоже, фон Рихтгофен решил, что приказ стоять и сражаться до последнего человека не относится к личному составу Люфтваффе.”

“Мы не стоим и не сражаемся, - сказал Герхард. - Мы летим.”

- Это была точка зрения Рихтгофена. Фон Манштейн попытался его оттолкнуть, но он позвонил Герингу и получил от него разрешение уйти. Вы должны отправиться в путь как можно скорее.”

“И куда же?”

“Лучший вопрос. Сальск был захвачен вчера.”

- Ну и