«Его лицо нельзя было назвать красивым, — вспоминает Декан, — но в нем не было ничего отталкивающего, и, кроме того, Лаори был человеком с твердым характером и очень способным офицером. Он не понравился Бонапарту в бытность секретарем генерала де Богарне (первого мужа Жозефины, гильотинированного во время террора) в самом начале революционных войн, так как совершил ряд бестактных поступков по отношению к вдове генерала — Жозефине де Богарне — будущей супруге Бонапарта.

Что касается Френьера, молодого человека, которого Моро взял к себе в качестве личного секретаря, и Норманна — аджюдан-командана, в прошлом члена Совета пятисот, то они также не заслуживают столь грубого эпитета.

Декан считал себя не вправе передать Моро, с которым он уже попрощался, свой разговор с первым консулом. Но в момент посадки на корабль в Бресте он случайно встретил капитана флота Уло, командира корабля «Belier» (брата Эжени, супруги Моро), которому сказал: «Я вам настоятельно советую немедленно написать вашей матери, а также вашей сестре, чтобы они использовали все свое влияние, с целью уговорить генерала Моро измениться и как можно скорее помириться — гражданином первым консулом. Иначе будет поздно. Генерал может оказаться в крайне трудном положении, из которого не будет выхода». Отнесся ли серьезно к этому совету молодой флотский капитан Уло? Передал ли он его своим родным — матери и сестре? Прислушались ли к нему эти две близкие Моро женщины? Точно неизвестно. В некоторых полицейских отчетах сообщалось, что генерал стал более осторожным, а его секретарь Френьер получил строгий приказ «везде и всюду повторять, что генерал не интересуется политикой и даже ее не обсуждает».

Однако Бонапарт не ошибался, когда говорил Декану, что Моро связан с агентом Пишегрю — аббатом Давидом. О! Это была интересная личность — аббат Давид. Он был главным викарием в Оверне, когда свершилась революция и его жизнь висела на волоске. Многие пастыри и непокорные священники, чтобы избежать гильотины, прятались в лесах, жили в землянках, либо пытались покинуть свою неблагодарную родину. Давид нашел лучший выход. Как мы уже упоминали, у него в Северной армии служил племянник — генерал Суам. Давиду удалось устроиться писарем в штаб армии под вымышленным именем. Главнокомандующий Северной армией, в то время генерал Пишегрю, предупрежденный Суамом о подлинном имени нового писаря, не только не выдал его, но пожелал познакомиться с ним лично. Аббат ему понравился, и они подружились настолько, что Пишегрю сделал его своим доверенным лицом. Аббат поддерживал регулярную переписку с уже опальным Пишегрю, когда последний находился в Лондоне (после неудавшегося переворота 18 фрюктидора). Был ли он уполномочен Пишегрю, или же сам взял на себя миссию вычеркнуть бывшего генерала из списков изгнанников — точно неизвестно. Как бы то ни было, для достижения этой цели ему нужны были весомые рекомендации. От кого их можно было получить, если не от бывших соратников Пишегрю, и, в частности, от самого знаменитого из них — генерала Моро. Вот почему аббат решил обратиться именно к Моро. В своем письме он просит о встрече, место и время которой были бы удобны генералу. Моро отправил к нему своего секретаря, которому строго-настрого наказал быть начеку. Давид сделал для себя вывод, что Моро враждебно настроен по отношению к Пишегрю. Он подумал, что последнему не разрешают вернуться во Францию из-за возражений Моро. «Нужно помирить этих двух генералов», — сказал он себе и начал действовать.

Он пишет письмо Жану-Виктору Моро, в котором напоминает, что все несчастья Пишегрю проистекают из-за того, что бумаги Клинглина попали в руки Директории. Моро ответил, что «…он не желает оправдываться в том, что совершил, и что его (Моро) может упрекать только правительство, а не Пишегрю…, что именно он (Моро) желал избавить Пишегрю от осуждения, и более того, положение, в котором находится сейчас Пишегрю, доставляет ему боль, и что если бы власти заявили, что только позиция Моро является единственным препятствием для возвращения Пишегрю на родину, то он бы сделал все, что в его силах, чтобы положить конец этим домыслам». Что ж, это был отличный ответ Моро-дипломата. Понимая, что письма, возможно, перлюстрируются консульской полицией, он пишет так, чтобы к нему невозможно было придраться. Вот где понадобился его талант адвоката. Не зря Моро получил юридическое образовании, и мы увидим ниже, что оно ему еще понадобится.

Однако аббат оказался на редкость упрямым человеком. Он захотел, чтобы Моро принял его лично. И добился своего. Моро, как оказалось, с ним встречался, и не раз. Мы не знаем, о чем они говорили, но ясно одно — после этих свиданий аббат Давид стал выражать страстное желание вновь увидеться с Пишегрю.

Он решает отправиться в Англию и с этой целью запрашивает в полиции паспорт, который был вскоре ему выдан. Полиция знала, что делала. Счастливый аббат сел на грузопассажирское судно, которое шло до Кале, где намеревался пересесть на корабль, следующий в Англию. Но в самый момент посадки он был схвачен двумя жандармами и доставлен в Париж. Все находящиеся при нем бумаги были конфискованы, а сам он взят под стражу и заключен в тюрьму Тампль.

* * *

Но и здесь он не скучал. Неуемная энергия заставляла его рассылать записки своим друзьям о том, что он находится в Париже. Не забыл он отправить весточку и генералу Моро с просьбой способствовать его скорейшему освобождению.

Естественно, что эти записки не нашли своих адресатов. Все они были перехвачены и оказались на столе министра юстиции и главного государственного обвинителя (верховного судьи) господина Ренье.

Эти события происходили в ноябре 1802 года. В мае следующего года Моро принимал у себя очередного эмиссара Пишегрю. Это был некий генерал Лажоле. Изобличенный генералом Моро как сообщник Пишегрю, Лажоле был оправдан судом военного трибунала на следующий день после неудавшегося переворота 18 фрюктидора против Директории. Лажоле был человеком небольшого роста. Косой взгляд (генерал страдал врожденным косоглазием) придавал некоторую загадочность его некрасивому лицу. Он знал об интимной связи своей жены с генералом Пишегрю, которая имела место несколько лет тому назад. Тем не менее выдавал себя за самого преданного друга последнего. Лажоле вручил Моро открытое письмо Пишегрю, в котором тот просил владельца поместья Гробуа оказать своему посланцу благоприятный прием.

Прочитав письмо, Моро спросил:

— Что вы хотите от меня?

— Я хотел бы просить вас, мой генерал, чтобы вы порекомендовали правительству принять мое прошение о восстановлении на службе.

Ознакомившись с прошением, Моро дал свою письменную рекомендацию. Лажоле поблагодарил, и они заговорили, естественно, о Пишегрю. Моро сказал Лажоле то же, что он сказал Давиду, а именно, что настаивает на осуждении поступка Пишегрю, но что он с удовольствием узнал, что тот хочет вернуться во Францию. Раскрыл ли он своему гостю все, что думал о первом консуле? Возможно. Но этого можно было и не делать, так как Лажоле об этом знал. В Париже не было офицера, который, как и Лажоле, был не у дел и который об этом не знал.

Несколько месяцев спустя Лажоле вновь посетил генерала Моро и сообщил, что собирается в Англию. Он признался, что остался в Париже совсем без денег, и попросил у Моро в долг некоторую сумму. Последний, угадав, что это может быть ловушка, отказал.