В зале началась паника. Некоторые слабонервные бросились к дверям, другие истерично всхлипывали.

А по металлической лестнице в семьдесят три ступени гулко стучали ноги. Наверх неслись рабочие и полицейские, вооруженные баграми и револьверами.

Они жаждали схватить виновника происшествия.

Не буду волновать читателя теми опасностями, которым подвергся наш граф, спешно покидая цирк по пожарной лестнице. Скажу лишь, что у гения сыска сорвалась с подоконника нога. Только необычайным чудом и милостью Всевышнего можно объяснить, что Соколову все же удалось зацепиться за пожарную лестницу.

Но тут ржавая ступенька рассыпалась под его могучим телом. Соколов в последнее мгновение все же удержался.

В довершение неприятностей сыщик едва оказался на лестнице, как вспомнил: он где-то забыл перчатки. Руки примерзали к ступенькам и вскоре вовсе потеряли чувствительность. Однако гений сыска справился и с этим. Он прыгнул на мягкий снег в глубине двора и заспешил на улицу.

Сразу же попался извозчик, одетый в широкий тулуп и подпоясанный толстым красным кушаком. Легкие саночки с удобным задком бойко тянули две невысокие лошадки. Коренной была крепкая крутозадая, каурой масти. Сбоку от оглобель шла в помощь пристяжная, столь же сытая и, судя по всему, старательная, как и коренная.

— Куда, барин, прикажете? — угодливо спросил извозчик.

— В Царское Село!

Извозчик отчаянно замахал руками:

— Помилуйте, ваше благородие! Я жить хочу, а там нынче никакого проезда и днем нет, а ночью смерть лютая, неминучая.

— Что такое?

— Голодные волки, ваше благородие! Стадами прямо бегают. Друг дружку, сказывают, грызут. Зима снежная, суровая, вот у них животы и подвело. Так что слезайте, не поеду.

Соколов спокойно сказал:

— Не поедешь, выкину тебя из саней и сам буду править. Дорогу знаю.

— А полиция для чего? Буду жалиться!

— Я сам полиция. Так что, возилка хренов, ты сейчас с ветерком поедешь, понесешься, помчишься, взовьешься. Мне обязательно надо нынче же быть у государя. Я подарю тебе двести рублей. Уразумел, корыстолюбец?

Извозчик отчаянно махнул рукой:

— Эх, где наша не пропадала! А левольвер, к примеру, коли вы полицейский, у вас при себе? Хоть пуганете…

— Чего робеешь, кобылий командир? Ведь ты меня везешь. Только погоняй! На мои деньги таких животных несколько штук купишь.

Извозчик рассмеялся:

— Куплю, коли живым доеду! Только позвольте храбрости набраться, возле этого трактира остановку сделать?

Вскоре извозчик вернулся, оглаживая бороду и ладонью утирая уста.

— После стакашка русского человека не то что волки — тигры кровожадные не испужают.

— Хватит болтать, погоняй!

Извозчик перекрестился:

— Эх, пошли! Спаси и сохрани, Мать Царица Небесная! Долгая дума — лишняя скорбь. Двадцать две версты — не десять тысяч на Сахалин. Уговор дороже капитала! — и затянул: — «Бывали дни веселыя, гуляли мы…»

Трактир на него подействовал явно благотворно.

Соколов пулей несся по вечернему Петербургу. Миновал дровяные склады, позади остался последний городской трактир, последние окраинные хибарки.

Лошади вынесли в чистое поле.

Луна обливала мертвенным, фосфорическим светом змеей извивавшуюся дорогу, наст, переливавшийся миллионами изумрудинок. Слева в версте темнел лес.

Извозчик, впавший в кураж, немилосердно стегал лошадей.

Пара летела по накатанной дороге как безумная. Луга бешено тряслась над коренной, пристяжная высоко вскидывала зад, метала вверх из-под серебряных копыт ошметки снега.

Соколов, укутавшись в медвежью шубу, откинулся на спинку саней и наслаждался быстрой ездой.

Сани метались по неглубокой колее, подпрыгивали на ухабах, звучно шлепались на снег, зыбко дрожали. Пристяжная чуть не сбилась с дороги, сорвалась с торного пути, ухнула в глубокий снег, но быстро выправилась, выбралась, часто перебирая ногами, снова натянула постромки.

Соколов вовсе забыл про все опасности, про волков и разбойников. Ему был сладостно-приятен тугой ветер, бивший в лицо, ощущение слитности со всей природой, со всем чудным Божьим миром. Он подумал: «Как жаль, что придет день и вся эта неизреченная прелесть навсегда сокроется от меня. Но благодарю Создателя, что он дал мне счастье видеть этот изумительный, загадочный мир».

Сани влетели в густую тень, падавшую от стоявшего вдоль дороги хвойного леса. Все спешило, неслось навстречу и в то же время словно застыло в беге.

Взбираясь на пригорок, лошади чуть сбавили ход, пошли в гору спокойней, ровней. Дорога выпрямилась, и впереди светлела прогалина.

Вдруг извозчик обернулся и страшным, упавшим голосом сказал, указывая кнутовищем вперед:

— Ва-ше бла-го-родие! Волки…

Соколов приподнялся. Впереди, в саженях тридцати, и впрямь стояли темно-серые пятна на лунном снегу — волки, шесть или семь — молодая стая. Глаза их прозрачно и страшно светились то изумрудным, то рубиновым огнем.

Лошади захрипели, забили копытами, их начало заносить вбок.

— Что делать?! — заорал извозчик, с которого моментально слетел хмель.

Соколов лениво отвечал:

— Вежливо пожелать приятного аппетита! Да гони же, остолоп!

Волки тем временем дружно, словно по команде, поднялись, вышли на дорогу и направились навстречу седокам.

— Хлещи! — снова сказал Соколов и, вставив два пальца в рот, оглушительно свистнул.

Лошади рванули, едва не вывалив седоков на снег, и теперь уже понесли диким галопом прямо на волков.

Волки кинулись в разные стороны, но один не успел выскочить. Лошади затоптали его, испустившего высокий, почти человеческий звук, а сани, налетев на тушу одним полозом, переехали ее, вдавив в снег.

Извозчик уже бил по лошадиным спинам со всей силой. Он изрыгал ругательства на лошадей, волков, на самого себя, опрометчиво польстившегося на большие деньги.

Волки теперь бежали с обеих сторон.

Соколов выхватил мощный полицейский «дрейзе».

Если волки вначале несколько отставали, то теперь с каждым мгновением широкими скачками приближались к саням. Когда один из них — молодой, поджарый, с втянутым животом и широкими лапами — поравнялся с Соколовым, он понесся рядом по дороге, готовясь прыгнуть в сани.

Сыщик грохнул выстрелом и еще раз. Сани так отчаянно болтало из стороны в сторону, что обе пули лишь слегка зацепили зверя. Только третьей пулей сыщик поразил зверя смертельно — в голову.