Поэтому ее заверили, что Берлин обо всем проинформирован и что Гитлер прилетит в Вену на «Красную розу Дамаска», если у него будет хоть малейшая возможность. И она заказала у госпожи Милы Стрмечки, модистки, которая в свое время, при Франце-Иосифе, одевала жен хорватских банов, костюмчик из китайского шелка цвета цикламен, которым ослепит Вену.

Когда наконец настал день отъезда, с утра казалось, что все идет как по маслу. На вокзале все собрались вовремя, декорации без проблем погрузили в два товарных вагона, были оформлены все дорожные документы и выплачены суточные на карманные расходы, но тут, за пять минут до отправления, в купе, где были места режиссера Микоци, госпожи Хильды Теуте, актрис Майи Позвински и Руфи Танненбаум, появились два офицера в штатском, а с ними германский государственный чиновник, в черном костюме с нацистским значком на лацкане пиджака.

Это был первый настоящий немец, которого видела Руфь. До сих пор все немцы, так или иначе, были загребчанами. Даже учительница – она преподавала Руфи немецкий, – фрау Хильда, которая переехала сюда из Гамбурга и на хорватском могла сказать только «добрый день» и «белый хлеб как белый снег», даже она была загребчанкой. Жила на Чрномереце, а ее муж был прикован к постели, потому что прошлой осенью его разбил паралич, и она всегда очень беспокоилась, придет ли вовремя трамвай, чтобы успеть во время перемены съездить посмотреть, как он.

А этот немец и понятия не имел о голубом загребском трамвае. Он молчал и смотрел на Руфь так, будто на самом деле ее здесь нет, будто он видит нечто, что и не дерево, и не воздух, но и не человек, не девочка, не великая маленькая загребская актриса. Она никогда не чувствовала на себе такой взгляд, и поэтому его не боялась. Она даже думала, что этот взгляд направлен вовсе не на нее, а на кого-то, с кем этот немец со значком на лацкане пиджака ее перепутал. Возможно, он был так сердит потому, что ему показалось, что Руфь сидит на чужом месте. Но он ничего не говорил, просто молчал, уставившись взглядом в то место в воздухе, которое занимала Руфь. Точнее всего было бы сказать, что это именно так. А воздух на его взгляд никак не реагировал, он просто смотрел немцу прямо в глаза.

Двое в штатском изучали документы Микоци, хотя знали, кто он такой и что он здесь делает. Но они не знали, как взяться за дело, не сказав, что здесь они сопровождают какого-то Курта из германского посольства в Белграде, как будто он их начальник, как будто они служат фрицу, а не королю и отечеству. Они злились на самих себя и поэтому потребовали у Микоци его документы. Некоторое время рассматривали их, как будто проверяя, не поддельные ли они, а потом, видно, поняли, что в этом нет никакого смысла.

Девочку и госпожу Позвински они оставили сидеть в вагоне, а Микоци и Хильду Теуте повели в здание вокзала, на беседу. Уже через пять минут престарелая госпожа Теуте раскричалась так, словно ей сдирают кожу со спины. Меня обманула эта коммунистическая свинья, вопила она и тыкала пальцем в сторону Микоци, требуя, чтобы его немедленно арестовали и отправили в Лепоглаву[91]. Пара в штатском посмеивалась, а Курт по-прежнему был как камень. Она сказала, что понятия не имела, что девочка еврейка. А если бы знала, то ей не только не пришло бы в голову предлагать загребский спектакль венскому театру, но она не позволила бы ставить свою пьесу и в Загребе.

– Рози в «Красной розе Дамаска» – это несчастная загребская девчонка, – объясняла Хильда, размахивая руками перед носом Курта. – От бедности и от отца-пьяницы Рози бежала на восток, в Дамаск, и ее никак не может играть маленькая еврейка. Потому что Рози не еврейка, Рози – хорватка, а это, господин инспектор, совсем не то же самое, что еврейка. Вы объясните господину Курту – его ведь зовут Курт, да? – что хорваты ни в каком смысле не евреи? Или мне ему объяснить?

Микоци несколько раз пытался прервать крики и вопли Хильды, а потом вдруг встал со стула:

– Всё в порядке, мы друг друга поняли, в моем спектакле играет одна еврейка, а германской стороне это не нравится. Это означает, что спектакль не поедет в Вену, и на этом мы можем положить конец нашему разговору.

Однако оказалось, что разговору на этом вовсе не конец. Дело в том, что «Красную розу Дамаска» в Вене считают крупным и важным культурным событием, это первые иностранные гастроли после того, как великий город вернулся к своей германскости и после столетий габсбургских обманов и еврейской лжи стал гордой составной частью немецкого государства, ввиду чего отменить спектакль было нельзя.

– Скорее этот господин вам откусит голову, – человек в штатском кивнул в сторону Курта, – чем вам удастся покинуть поезд на Вену. Мне жаль, господин Микоци, но похоже, что и вы, и ваша маленькая актриса все же отправитесь в Вену.

Так оно и вышло. С двухчасовым опозданием поезд тронулся и больше ни разу не остановился, даже на границе, так что они не увидели ни таможенников, ни тех, кому дают на проверку паспорта.

«Красную роза Дамаска» показали в Вене пять раз за пять дней, причем зрительный зал всякий раз был полон. Газеты с восторгом рассказывали о спектакле и о загребской девочке Кристине Хорват, которая произвела впечатление настоящей югославской Ширли Темпл, грандиозной актрисы и восходящей звезды в обличии девятилетнего ребенка. Кроме того, что она уже сегодня считается у себя в стране одной из первых театральных актрис, Кристин Хорват прекрасно учится и великолепно говорит по-немецки, причем со старым венским акцентом, который в Вене теперь почти утрачен, главным образом благодаря болезненной габсбургской фантазии и мечте о многонациональной и многоязычной империи. А в этом акценте настолько хорошо чувствовался дух немецкого языка, что в разговорах после окончания спектакля иногда казалось, что Кристин Хорват не хорватка из Загреба, а прекрасный молодой побег на ниве высокой германской культуры. Было бы неплохо, поучал корреспондент берлинского радио, если бы Кристин Хорват иногда появлялась и на германской сцене, с немецким языком, потому как таким образом она могла бы многому научить наших актеров и актрис, и прежде всего тому, что труд и талант чаще всего соединяются в одно целое у духовно сильных людей. И какой бы хрупкой ни выглядела Кристин Хорват, она, несомненно, является