Вот уже полгода как Россия поставляла патроны в четыре русских линии, или 10,67 мм. Именно под этот калибр в Лиможе стали делать казнозарядные нарезные штуцеры для вооружения легкой пехоты на один выстрел.

Вот только с этими самыми патронами была сплошная беда. Вода выводила их из строя, порох отсыревал. Зачастую по непонятным причинам капсюль срабатывал, взрываясь в патронной сумке и приводя к подрыву других патронов. Так что иной раз на ум приходило древнее изречение: «Бойтесь данайцев, дары приносящих».

Генерал удивленно хмыкнул и вопросительно взглянул на знаменитого химика. Тот с видом римского императора-триумфатора подвинул к нему чашку с водой.

— Я не считаю свои пальцы грязными!

— При чем здесь пальцы?! — возмутился профессор. — Опустите туда патрон!

Генерал с некоторой опаской опустил в чашку патрон.

— А теперь стреляйте!

Бертолли показал на лежавший посередине широкого стола переделанный под русский патрон нарезной штуцер. Откинув затвор, генерал вставил патрон в казенник, надавив ладонью, опустил рукоять — раздался громкий щелчок.

Ствол ружья Гош направил на толстый пакет из досок и нажал на спусковой крючок. Ружье дернулось, приклад ударил в плечо, вырвавшийся из ствола клуб белого дыма, медленно поплыл вверх к потолку. Вентиляция работала хорошо.

— Четыре года назад, мой генерал, вы попросили создать капсюльный состав не хуже русского. Он перед вами — я сам его изготовил и снарядил патроны. А вы его сейчас проверили!

Иерусалим

Россыпь звезд над головой невольно притягивала взор, и будь другое время, Константин Петрович предался бы мечтаниям или размышлениям, что почти одно и тоже, если судить по конечному результату. Но сейчас он бездумно смотрел на звезды, которые светились душами погибших солдат, принявших смерть за Россию.

— Ты выполнял его приказ, Иваныч? — Он повернулся к лежащему рядом Тихомирову.

— Да, Константин Петрович. Батюшка Петр Федорович вас приказал беречь и в случае чего спасти.

— Я понимаю! — глухо ответил Константин.

Он до сих пор чувствовал некую горечь. Апшеронцы спеленали его, как младенца, занесли в какой-то подвал, через который спустились в подземный ход. Константин не раз слышал, что под городом есть катакомбы, недаром первые христиане укрывались именно в них, но не представлял, что они могут быть такими обширными.

Правда, уже внизу, в холодной темноте, он собственными ногами проделал этот многочасовой путь и теперь знал, что они находятся уже далеко за городом и где-то рядом друзы, что должны провести их в Яффу.

Тихомиров ручался твердо, что помощь придет, и Константин ему верил. Начальник личной охраны, его флигель-адъютант, несмотря на свой маленький чин, ни разу не подводил.

— Слышишь, государь, верховые едут! Тихо, посмотрим, чего-то копыт стучит много…

Они, прижавшись друг к другу, лежали в маленькой ложбинке, что тянулась по вершине пологого каменистого хребта. Константин пристально всматривался в ночную тьму, в которой проглядывалась белой лентой проезжая дорога на Яффу. И тут он заметил всадников, их было четверо.

— Че-то их многовато, государь! — шепнул Тихомиров. — Никак османы? Ты тихо только лежи, Константин Петрович, я их сам уделаю… Двух пристрелю, остальных на шпагу возьму, куда тебе, безногому, в ночную драку соваться.

Константин со вздохом отдал револьвер с оставшимися двумя патронами. Старый вояка отлично стрелял в темноте, а потому был полностью прав, помощи сейчас от раненого не будет, будь он даже трижды византийским царем…

— Алла!

Темнота взорвалась пронзительным криком, который тут же оборвался. Затем прогремело два выстрела. Где-то невдалеке захрипел смертельно раненый человек, и тут же темноту разорвал еще один выстрел. Послышался болезненный вскрик.

К удивлению Константина, четвертый турок спокойно сидел на лошади, и его сердце сжалось в недобром предчувствии. До боли сцепив зубы, он пополз по ложбинке, желая добраться до убитых Тихомировым турок и забрать оружие.

Неожиданно ночную темноту осветил еще один выстрел, и Константин Петрович увидел, как свалился на каменистую землю четвертый осман — последний из всадников.

— Иваныч, ты молодец! — негромко произнес он, но из темноты раздался совсем чужой голос, говорящий на русском языке с чувствительным акцентом.

— Ваше величество, мы друзья, мы пришли за тобой. Ждали пять дней, а ты пришел сюда. Темно да? Дорогой заплутал?

— Где Иваныч? — только и смог произнести Константин Петрович, разглядывая бородатого друза в арабском бурнусе.

— Там лежит, ваше величество, в грудь османские собаки попали, умирает твой офицер…

Не обращая внимания на боль в простреленной ноге, Константин буквально скатился с насыпи, окончательно изорвав и без того зияющий прорехами мундир.

Тихомиров лежал на спине, изо рта толчками выплескивалась кровь. Старый солдат умирал, и Константин, взяв его за руку, чувствовал, как холодеют его пальцы.

— Государь… Сын у меня в Яффе, прижил на старости байстрюка… Позаботься, прошу…

Тело выгнулось в предсмертной агонии и спустя несколько секунд обмякло. Константин Петрович еще недолго посидел с ним рядом, глотая перемешанные с пылью и кровью слезы…

Петербург

— Михаил Илларионович, вы великолепно провели время во Франции! Я ознакомился с материалами и ничего, кроме восторга, не испытываю, ведь это стоило вам больших трудов…

— Полноте меня хвалить, ваше императорское величество, мои скромные доклады не достойны столь лестной оценки!

Однако голос Кутузова говорил совсем об ином — такая похвала императора доставила ему явное удовольствие.

— Я скажу вам честно, государь, если бы мои офицеры сказали своим женам или любовницам хотя бы одну сотую тех сведений, то ваше величество сорвало бы с них погоны. А за одну десятую той болтовни, что позволяют себе французы, наших можно расстреливать без суда и следствия или по меньшей мере отправлять в Сибирь на вечное поселение.

— Французы себя так беспечно ведут?!

— Нет, государь, они не ведут себя беспечно…

Кутузов отвесил глубокий поклон, который ввиду тучности генерала сделать было затруднительно.

— Они ведут себя очень легкомысленно! Даже наши самые отпетые болтуны и разгильдяи, как вы любите их называть, государь, — образец дисциплинированности и великих молчальников, свято хранящих военные и государственные тайны, даже будучи мертвецки пьяными!

— Французы считают, Михаил Илларионович, что вы все время проводили в театрах и с замужними женщинами, почему-то игнорируя юных красоток. Неужели они вам не по вкусу? — Петр слегка подначил зардевшегося, как юноша, старого генерала, который и в Петербурге имел репутацию завзятого ловеласа.