Сейчас будущее зависело от милости судьбы, а Фортуна — дама капризная, на нее полагаться никогда не стоит!

Он, Жан Виктор Моро, не мог себя упрекнуть, ибо сделал все возможное и невозможное. Французам и так невероятно повезло, что эскадра из двадцати кораблей и транспортов благополучно пересекла Атлантику и доставила войска в Новый Свет.

Еле успев разгрузиться, суда не смогли отправиться в обратный путь — прямо на его глазах в бухту вошла английская эскадра и полностью истребила французский отряд. Путь назад к берегам Гаскони был отрезан, и теперь надеяться можно было только на свои силы.

Но недаром Жан Виктор Моро считался лучшим генералом Республики. Всего с двумя полубригадами пехоты и полком спешенной конницы он вернул Франции Квебек, пройдя до него стремительным маршем и начисто разгромив два батальона британской пехоты.

Затем при самой активной поддержке местного населения полностью выбил англичан из провинции, изгнав их к Великим озерам, что вытянулись длинной цепью с востока на запад и служившие естественной границей, отделявшей Британскую Канаду от бывшей, английской же колонии, а ныне республиканских Северо-Американских Соединенных Штатов.

— Мой генерал, к вам прибыл посланец!

— От кого? — искренне изумился Моро, обернувшись к своему адъютанту, что встал за его спиной.

— К вам прибыл некто Донован из Вашингтона!

— Да? — медленно протянул Моро, удивившись, что его мысли получили реальное подтверждение — стоило подумать о САСШ, от позиции которых зависела будущая судьба экспедиционного корпуса, как тут же этот таинственный посланец. Жан Виктор торопливо зашагал к домам под черепичными крышами, только коротко спросив:

— От кого он прибыл, Мишель?

— Сказал, что от президента, мой генерал!

Иерусалим

— На штык их бери, ребята! Гвардия умирает, но не сдается!

Отчаянный крик командира словно придал дополнительных сил израненной горстке солдат в красных сапогах, и те с хриплой руганью, примкнув острые кинжальные штыки к винтовкам, кинулись на толпу османов в пестрых тюрбанах.

— Эх, видно, судьба моя настала…

Константин Петрович, морщась от боли в раненой ноге, набивал каморы револьвера последними патронами, которые выгреб из кармана.

— Жаль, всего пять осталось. Зато есть шпага, которой последнюю жатву снять можно…

Русские обороняли священный для всех христиан город вот уже пятый месяц. Но сегодня наступил финал — патроны давно кончились, из семитысячного гарнизона, состоявшего из двух полков пехоты, набранных из местных христиан, и батальона апшеронцев, едва осталось полутысяча человек — израненных, смертельно уставших, но не сломленных.

Сражались отчаянно, ибо турки в плен не брали, и даже убитым христианам отрезали головы. Врага удавалось сдерживать только дружными залпами из винтовок и огнем шестиствольных пулеметов, да новые пушки наводили ужас на янычар, вот почему осада так затянулась. Но патроны кончились, и вот уже три дня русские дрались с турками одними штыками, отбивая атаку за атакой. Но сегодня многотысячное османское скопище прорвало укрепления и ворвалось в Старый город.

— Ну что, Иваныч, умирать будем?

Константин Петрович посмотрел на поручика Тихомирова. Голова того была перемотана черным от грязи бинтом, мундир изорван и покрыт копотью, но его спаситель под Адрианополем держался стойко.

— Погодь, ваше величество, умирать! Нужно в Яффу прорваться, там наши солдаты еще держатся!

Главные силы единственной русской дивизии в Палестине были сосредоточены в этой приморской крепости. Нападение английского флота оказалось внезапным — русские корабли безжалостно истреблены и сожжены, но атаки британской морской пехоты при поддержке огромных толп османов, тоже начавших войну, гарнизон отразил легко.

Сам Константин в это время находился в Иерусалиме — когда турки окружили город, единственное, что он сделал, так это принял на себя командование.

— Помоги встать, Дмитрий Иванович!

Константин Петрович крепко ухватился за протянутую руку, встал на ноги и с лязгом потянул шпагу из ножен.

— Ну что, друг мой, поддержим!

— Нет, государь!

Ответ старого солдата был настолько неожиданным, что Константин Петрович не поверил собственным ушам. Но, взглянув в ожесточившееся лицо Тихомирова, за спиной которого встали два угрюмых апшеронца, заподозрил неладное. Однако ничего не успел сделать, как сильные руки ухватили его за пояс.

— Вяжи его величество, робяты!

Петербург

— Будущее России в наших руках, сын, и мы должны его делать таким, чтобы империя просуществовала долгие века, а ее здание почти не требовало ремонта. Так, косметические работы, никак не больше — покраска, штукатурка и прочие мелочи. Но фундамент, стены, перекрытия, все должно быть монолитным, на долгие века!

Петр подошел к окну, посмотрел, как по Дворцовой набережной метет поземка. Зима в Петербург, в этот вечно сырой город, пришла очень рано. Свинцовые воды Невы текли все медленнее, уже скованные у берегов тонким панцирем льда. Поземка продолжала кружить по набережной, бросая хлопья снега на проносившиеся мимо экипажи.

Серо, сумрачно, противно!

Даже золотой шпиль величественного собора Петропавловской крепости потускнел и больше всего сейчас напоминал заржавленный штык, воткнутый в грязное тесто.

— Да, подговорил черт императора Петра Алексеевича построить свою столицу на чухонском болоте!

Именно в такие горькие минуты Петр воспринимал Петербург как огромный некрополь, предназначенный только лишь для одного — оттенять своим пышным великолепием место упокоения первого русского императора, благодаря которому город и появился на свет.

Это ведь творение не только рук «царя-плотника», но и его духа — для глаз торжественное, а вот для души страшноватое, если не сказать крепче, уж больно крови и пота много пролито, и человеческих жизней загублено — «город на костях», как в сердцах о нем сказано.

— Отец, почему ты не хочешь раздвинуть пределы империи? Ведь для этого сейчас есть все возможности!

Александр был еще слаб от перенесенной болезни, сейчас лежал в кровати, прикрытый теплым пушистым пледом.

Два месяца назад он приехал из Берлина, где весь июль провел в мучениях. Хорошо, что поляк оказался никудышным стрелком и не угодил в живот или сердце, ведь с трех шагов труднее не попасть в жертву, чем промахнуться. Так что, можно сказать, откровенно повезло!

Да и стреляли, слава Богу, не из револьвера, а допотопного кремниевого дуэльного пистолета, гладкоствольного к тому же, и, следовательно, слабого, а потому семилинейная пуля только продавила поддетый под мундир легкий панцирь, сломала три ребра и зацепила легкое.