– Я только хотел сказать…

– Нелюбимыми! – прокричала я ему. – Нелюбимыми! Неудивительно, что я не желала дочерей, видя, в каких женщин превратились твои. Катерин, которая считает любовь подарком за хорошее поведение; Аннабель, которая предпочитает ссориться с тобой, только чтобы ее замечали; Маделин, которая превратилась в твою подвинутую на религии старуху-мать, потому что тебя не было с ней, когда она в тебе нуждалась… Ты и твои дочери! Да я удивляюсь, что решилась иметь сыновей, видя, как ты иногда относишься к Патрику.

Его лицо посерело. Он проговорил слабым голосом, так непохожим на его:

– Я уверен, что всегда пытался исполнять свой отцовский долг.

– Твой долг! – в ярости прокричала я. – Твой долг! Эдвард, когда дело касается детей, недостаточно просто исполнять свой долг! Ты считаешь себя незаслуженно обиженным, потому что они не оправдали твоих надежд, но на самом деле обижены они, потому что это ты не оправдал их надежд!

Голос сорвался, и наступила гробовая тишина, но я не стала ее слушать – выбежала из комнаты, хлопнула дверью так, что звук разнесся по всему дому, и бросилась вверх по лестнице в детскую. Нэнни и нянька все еще гуляли с мальчиками, дверь в комнату Нелл была закрыта. Я вошла, взяла малышку на руки и заплакала. Спустя какое-то время осознала, что она умерла. В потрясении оттого, что потревожила, я ее поцеловала, осторожно положила в колыбельку, снова задернула занавеску. В панике подумала, что схожу с ума – провалы в памяти, замешательство, столько жестокостей в адрес Эдварда. Я покинула комнату Нелл, но уйти не успела – он поднимался по лестнице. Шел очень медленно, и я поняла, что артрит, вероятно, снова терзает его.

Зимой он мучительно страдал от артрита, и я чувствовала его облегчение, когда была так занята сначала своей беременностью, а потом короткой жизнью Нелл.

Добравшись до площадки, он остановился, чтобы отдохнуть. Я слышала его затрудненное дыхание, затем дверь детской открылась, и Эдвард вошел.

Я опять обратила внимание, как он постарел. Муж теперь всегда волочил ноги, и только гордость не давала ему ходить по дому и на улице с тростью. Волосы его окончательно побелели, но это лишь добавляло ему благородства. Даже он не возражал против этого.

Он сначала просто стоял у двери – то ли еще не отдышался, то ли не мог найти нужных слов.

Наконец ему удалось проговорить:

– Ты меня неправильно поняла.

Я молчала.

– Когда я сказал: «По крайней мере, это не мальчики», я имел в виду, что потерю младенца легче вынести. Потеря ребенка всегда невыносима, но когда малыш перестает быть несмышленым и у тебя с ним связаны годы, а не месяцы драгоценных воспоминаний… Извини, я очень плохо выразил свою мысль.

– Да, плохо, – прошептала я. – Да.

– Но, Маргарет, я тоже был расстроен.

– Конечно, – согласилась я. – Уверена, по-своему ты был расстроен. Но ты никогда не думал, что она выживет. Никто по-настоящему не верил, что она выживет, правда? Знаю, что на меня смотрели как на идиотку, когда я купила куклу и новую коляску.

– Мы все восхищались твоим мужеством. Я убежден, что никто не предполагал…

– Я думала, что она выживет, если я буду покупать ей вещи, – пробормотала я. – С моей стороны это было глупо. – Я подошла к окну. – Хочу, чтобы мальчики поскорей вернулись.

Он подошел ближе. Я обратила внимание, что его рука тряслась, когда он прикасался к моей.

– Может, ты хочешь уехать на время?.. Побыть месяц-другой на Континенте?

– Нет, спасибо, в этом нет нужды. Я не Элеонора и не собираюсь бежать от детей… или от тебя… из-за нервного срыва.

Он ничего не ответил. Молчание затягивалось.

Наконец я сказала:

– Эдвард, прости, я наговорила тебе всякого, но я не смогла сдержаться. Пожалуйста, прости меня.

– Ты пережила потрясение, я понимаю. – Он оперся рукой о комод и переступил с ноги на ногу.

Снова воцарилось молчание.

– Что я могу сделать? – спросил он наконец. – Могу я сделать что-нибудь?

Я осознала, Эдвард спрашивает не только о том, что он может сделать для меня, но и что он может сделать для своих детей.

– Я бы хотела уехать в Вудхаммер, – сказала я. – За городом так красиво весной. И, Эдвард, я хочу, чтобы все дети приехали к нам, а особенно хочу, чтобы ты простил Маделин, чтобы и она приехала и побыла с нами.

– Маделин ни за что не приедет. И Аннабель тоже.

– Они приедут. Маделин захочет увидеть мальчиков, а Аннабель – своих дочерей. Мы можем пригласить их из Нортумберленда. Ты давно видел своих внучек?

– Для тебя это будет слишком большая нагрузка – столько людей.

– Я не буду месяцами скорбеть о Нелл, – возразила я. – Я должна составить план какого-нибудь важного мероприятия и подготовиться к нему. Конечно же! – вдохновленно воскликнула я, представив вдруг, как могу хоть немного загладить мою вину перед ним за мои жестокие слова. – Мы соберем семью, чтобы отпраздновать годовщину нашей свадьбы. Но отпразднуем ее не в Вудхаммере. Мы поедем в Ирландию. Это будет лучший прием из всех, что я устраивала. И мы должны устроить его в Кашельмаре.

1

Мы наконец-то добрались до Кашельмары, до этой неземной красоты, смешанной с воспоминаниями о смерти и разложении, до дикой неземной твердыни Джойс-кантри, где родился Эдвард. Стоял май. Сочная трава зеленела после зимних дождей, от земли исходил чистый, свежий запах, полный обещания. После темных зимних месяцев в Лондоне я почувствовала, как улучшается мое настроение, и, как только мы устроились, я принялась готовиться к семейному приему по случаю годовщины нашей свадьбы.

Первым приехал Патрик. Я не видела его больше года, потому что для него Вудхаммер был закрыт, а я до и после рождения Нелл безвыездно сидела в Лондоне. К моему облегчению, Эдвард отказался от мысли о военной карьере для него, но по-прежнему не хотел наделять сына какой-либо ответственностью. Патрик был вынужден занимать себя целиком и полностью своими художественными делами. Это, естественно, вполне его устраивало, и он время от времени писал мне, сообщая, как счастлив. Я подозревала, что он ничуть не хотел ехать в Кашельмару, но покорно появился неделю спустя после нашего прибытия, и Томас с Дэвидом с радостью набросились на него. Видя, как Патрик рад снова встретиться с ними, я вспомнила о моем проекте женить его. Когда же от Фрэнсиса пришло письмо с фотографией моей племянницы Сары, я не смогла противиться и погрузилась в самые приятные размышления.

Сара… Ей теперь было семнадцать, и, если ее фотография не обманывала, она обещала стать царицей всех будущих балов. Я прежде не видела ее со взрослой прической – со взбитыми волосами, вид у нее был чрезвычайно изысканный. Ее сходство с Фрэнсисом дразнило меня. Она унаследовала его необыкновенную красоту, и я, глядя на фотографию, изнемогала от желания заново открыть племянницу, оставленную в Нью-Йорке семь лет назад. Мое желание увидеть Сару было тем острее, что она напоминала не только Фрэнсиса, но и Бланш, а сестры, к моему горю, больше не было в живых. Прошлым летом я получила весточку с извещением о том, что она умерла во время родов. Это известие повергло меня в скорбь, в особенности еще и потому, что я в то время сама пребывала в панике в связи с моими родами, но Эдвард был так добр – обещал при ближайшей возможности свозить меня в Америку. Впрочем, такая возможность никогда не представится – теперь я это знала. Артрит не позволял ему совершать долгие путешествия, и, как бы я ни хотела увидеть Фрэнсиса и Сару, я понимала, что никогда не смогу оставить Эдварда, даже если он разрешит мне поехать одной.