Не совершил ли он худшую из ошибок, когда забыл обязанности своего положения и обычай, заставлявший королей подчинять свою личную жизнь интересам государства? Филипп Август отдал приоритет своим чувствам перед королевским долгом: он не смог преодолеть своей неприязни, отвращения и ненависти к Ингеборге. Точные мотивы этого не слишком важны: плохие воспоминания о начале брака или сожаление о том, что пришлось отвергнуть Агнессу Меранскую, угрызения совести по поводу ее печальной участи. Впрочем, возможно, что все эти побудительные мотивы сплелись воедино и усилили свой эффект. Однако в глазах советников, Церкви и общественного мнения всё это не должно было влиять на Филиппа II при исполнении им своих королевских обязанностей. Непостижимое для всех упорство короля подорвало его престиж и пагубно сказалось на королевстве. В конце концов он осознал, какому риску подвергает свою страну. Когда он перестал изводить Ингеборгу в 1207 году, то извлек уроки из своих ошибок и промахов. Он знал теперь, что его импульсивность таит в себе угрозу, и обнаружил, насколько его упрямство может быть опасным и затмевать ему разум. Он понял, что должен поделиться властью с советниками — особенно с тем из них, кто показал себя наиболее компетентным, то есть с братом Гереном — и доверить им большую часть управления королевством.

В некотором смысле каприз вынудил его обуздать и ограничить свою великую жажду власти.

Однако Филипп Август был властным правителем: он уже дал этому множество подтверждений, в частности, когда выбрал компетентных людей, а также в пору завоевания Нормандии. И он до конца остался верен себе. Желая быть единственным королем, он отказался сделать соправителем своего сына Людовика, несмотря на политические интриги и кампании, затевавшиеся сторонниками принца. Он так любил власть, что принял необходимые меры, даже самые болезненные, чтобы ее сохранить, как мужчина, который соглашается на тяжелый компромисс, позволяющий ему удержать при себе любимую женщину. После стольких огорчений не потеряет ли он уверенность в своих способностях решать всё самостоятельно, и не появится ли у него комплекс неполноценности? Он, кажется, понял опасность и стал все более следовать советам Герена, которого он считал политиком очень высокого уровня.

Наконец в 1213 году Филипп II пошел на крайнее унижение, санкционировав возвращение Ингеборги ко двору. Государственные интересы возобладали в очередной раз, и политическая подоплека, присутствовавшая от начала и до конца в этой необычной и печальной истории, проявилась со всей очевидностью в заключение.

Планируя высадку в Англии, Филипп Август искал поддержки у папства и военного союза с морской страной, которая заменила бы ему Португалию, ибо граф Ферран Фландрский, правитель португальского происхождения, восстал против него. Загоревшись мечтой о завоевании Англии, Филипп снова стал нуждаться в датском флоте. Поэтому в апреле 1213 года он призвал к себе Ингеборгу, с которой жил раздельно уже почти двадцать лет. Он принял ее как королеву, к великой радости народа.

Вильгельм Бретонец, капеллан и хронист Филиппа Августа, замечает, что в дальнейшем порицать короля было бы не за что, если бы только он не отказывал своей супруге в праве на плотскую близость[199]. Поскольку Вильгельм Бретонец завершил свои «Деяния» после смерти Филиппа Августа, можно предположить, что он доносит разговоры, которые велись при дворе, и тем самым отражает реальные отношения, сложившиеся между супругами. Выходит, Филипп II Ингеборга общались «как брат и сестра» все десять лет своей совместной жизни? Кажется, это действительно было так.

Остается лишь одно легкое сомнение по этому поводу. Впрочем, оно основано только на обращении «дражайшая супруга», которое Филипп использовал в сентябре 1218 года, когда письменно обещал Ингеборге, что в случае ее смерти раздаст 10 тысяч ливров милостыни и назначит ежегодную ренту в сто ливров, чтобы священники исправно творили молитвы за упокой ее души. Однако королева отдала королевству всё, что принесла в качестве приданого при вступлении в брак, и можно видеть простую формальность в обращении, которое Филипп вновь повторит при составлении своего завещания в 1222 году[200].

Более странными могут показаться восхищенные воспоминания Людовика IX о том, что его дед демонстрировал глубокую христианскую веру, благочестие и покорность Церкви. В 1223 году, когда умер Филипп II, Людовику было уже девять лет[201]. Следовательно, он превосходно помнил своего деда. Разве стал бы Людовик Святой хвалить Филиппа Августа в таких выражениях, если бы под конец жизни тот не воздал все должное своей супруге? При королевском дворе знатные семейства ухитрялись хранить в секрете некоторые стороны своей личной и интимной жизни. Был ли Людовик IX в курсе ревностно скрываемой фамильной тайны? Заключим, что годы совместной жизни Филиппа Августа и его супруги окружены загадочным ореолом.

После смерти Филиппа в 1223 году Ингеборга станет вдовствующей королевой, очень достойной, благочестивой и внимательной к своим родным. В своем молитвеннике она отметила даты смерти своих родителей, а также день битвы при Бувине. Однако она не вписала туда дату смерти своего супруга. Вот еще дополнительная загадка. Считала ли королева, что память об этом дне столь глубоко запечатлелась в ее сознании, что она не рискует его забыть? Сдержанная и скромная, она удалилась со двора после 1223 года и возвращалась туда лишь по случаю очень больших церемоний, одновременно семейных и королевских. Ей выделили во вдовий удел Орлеан, который, согласно обычаю, был еще раз занесен в список домениальных земель перед смертью ее супруга. Обосновавшись на некоторое время в Корбее, она затем провела остаток жизни в своих орлеанских владениях. В документах эпохи правления Людовика IX Ингеборгу иногда называют «королева Орлеанская», чтобы отличать ее от двух других королев, которые жили тогда во Франции: Бланки Кастильской, вдовы Людовика VIII, и Маргариты Провансской, супруги правящего короля. Помогала ли Ингеборга жене Людовика Святого, страдавшей от нападок своей свекрови Бланки и ее сторонников? В этом нет ничего невозможного, ибо один из слуг Маргариты точно находился в контакте с «королевой Орлеанской»[202].

***

Государственные интересы возобладали на каждом этапе этих странных взаимоотношений между Филиппом и Ингеборгой. Но, слишком медля положить конец мучениям своей жены, король утратил былой престиж в глазах собственных приближенных, в глазах Церкви и общественного мнения. Король Франции сделал из этого выводы: первый раз в 1201 году, когда позволил проявлять больше инициативы своей правительственной команде, и еще больше к 1207 году, когда начал все дальше отходить в тень, уступая место Герену. Не есть ли это характерная черта государственного мужа, достойного своего звания: позволить проявиться талантам того человека, чью деятельность считаешь наиболее полезной для страны?