– Кузьмич, – сказал я, – ты, случайно, не знаешь, где ратуша?

– Чего ж не знать, – буркнул он. – Проезжали мимо, когда по городу с Васей колесили. Найду.

– Вот и давай туда.

– Если пустят, – сказал Вася.

– Это как? – спросил я с живым интересом. – Что ты опять выведал, всезнайка?

– Да ничего особенного, товарищ майор, – сказал Вася. – Этот памятник архитектуры – огромадное здание в три этажа. Причем самого что ни на есть канцелярского назначения. Там и комдив разместиться может, и штаб дивизии, и, говорят, еще дивизионная разведка, и радисты. Очень удобный домина, вот Линда говорит, даже зал для заседаний есть. А потому, едва мы сюда вошли, там саперы шуровать начали чуть ли не всей ротой. Надо ж как следует проверить, не подсунули ли чего фрицы – не военторг там будет дислоцироваться в конце концов…

– Действительно… – сказал я.

Между прочим, этот прием в Отечественную первыми пустили в ход как раз мы. Оставляя Киев, заложили несколько мощных зарядов в те здания, которые, по всем расчетам, немцам приглянутся для размещения многолюдных и серьезных учреждений. Они и приглянулись. А когда наши об этом узнали от разведки… «Радиомины Бекаури», слышали? Ну вот… Лежит она себе, никого не трогает, а потом из Москвы посылают короткий радиосигнал – и срабатывает она, голубушка, в лучшем виде. Многих солидных бобров немцы тогда недосчитались, в том числе в довольно высоких чинах. Солидные были здания, а остались от них одни руины, а под руинами – всякая немецкая сволочь не из простых свиней свиньи…

Ну вот, а потом немцы, отступая с нашей территории, этот метод переняли. Тоже, если удавалось и было время, минировали здания, про которые имели основания думать, что мы там разместим не самые несерьезные учреждения. Так что ничего удивительного, что в ратуше саперы в немалом количестве…

– Ну, посмотрим, – сказал я. – Саперы должны уже там часа три работать, если не больше… Линда, этот исторический зал на каком этаже?

– На первом.

– Шансы есть, – сказал я. – Саперы, как правило, всегда начинают с подвалов и идут снизу вверх. Будем надеяться, что уж первый-то этаж они успели проверить, если их там чуть ли не вся рота. Часовых, думаю, пока выставлять не будут… но уж если выставили, ничего не поделаешь, Линда, не видать тебе исторического зала…

– Я понимаю, – сказала Линда. – Но все же так надеюсь, что получится. Так хочется посмотреть… Отец говорил, там висит прижизненный портрет Бисмарка и огромная картина, как раз и изображающая его выступление…

– А что, я бы тоже посмотрел, – сказал Вася. – Интересно. Бисмарк все-таки, не Гинденбург какой-нибудь… Читал я его мемуары перед войной, потом пригодилось для политинформаций…

Он закончил только семь классов, а потом ремесленное, но по натуре был из книгочеев – видимо, примером послужил его деревенский дед. Еще в сороковом у себя на мотоциклетном заводе стал комсоргом цеха, политинформации вел, доклады о международном положении делал. В общем, хоть и псковской, «скобарь», а парень начитанный.

Ратуша оказалась и в самом деле огромным, трехэтажным зданием, довольно красивым, украшенным массой того, что у нас лет через двадцать после войны стали называть «архитектурными излишествами» – и, по-моему, совершенно зря. Причем большая часть украшений, барельефов и прочего носила явно военную символику – рыцарские доспехи, щиты со всевозможным оружием и знаменами и тому подобное. Башенки, балконы с фигурными перилами, еще что-то (и посейчас не знаю, как называется, но красиво). Линда пояснила: ратушу заложили в честь победы во Франко-прусской войне, кстати, речь Бисмарка как раз десятилетию этой победы и посвящалась…

Ну, против этой войны я ничего не имел, наоборот. Во-первых, французы, которым тогда пруссаки здорово накидали, до того дважды в том столетии к нам вторгались, не поленившись переться чуть ли не через всю Европу, – в восемьсот двенадцатом (когда пруссаки, кстати, были нашими союзниками), и в Крымскую кампанию (да и в Гражданскую устроили интервенцию), во-вторых, о чем известно гораздо меньше, в прусской армии были не просто наши военные наблюдатели – работал и русский медицинский отряд под началом знаменитого хирурга Пирогова, получившего потом от кайзера Железный крест…

Кузьмич затормозил у крыльца – каменного, высокого, широкого, с роскошной лестницей, на вершине которой сидели высокие каменные орлы – не поганые нацистские, а старые кайзеровские. Возле крыльев стоял «Додж-три-четверти», а возле него курили, прислонив к каменным балясинам лестницы миноискатели, четверо саперов. Что-то это все не походило на ударную работу – пожалуй, она и в самом деле подошла к концу.

Мы с Васей и Линдой вылезли. Завидев меня, саперы побросали окурки и вытянулись. Троих я смутно помнил, а четвертого хорошо знал – старший сержант Мохов, три раза проверял нейтралку на предмет мин, перед тем как моим разведчикам предстояло уйти на ту сторону.

– Вольно, орлы, – сказал я и повернулся к Мохову: – Что, закончили?

– Да почти, товарищ майор. – Наверху осталось еще помещения четыре. Капитан Сомов там. Вы не к нему?

– Да где-то так, – сказал я и первым стал подниматься по лестнице.

Мохов меня не остановил, не сказал ничего насчет того, что посторонним запрещено – и мы смело вошли в распахнутую дверь, покрытую потемневшими резными панелями. В огромном вестибюле часового не наблюдалось.

– Ну, где тут твой исторический зал? – спросил я Линду.

– В путеводителях, старых, времен республики, писали, что налево.

А сама вдруг свернула в коридор направо – вялой, неуверенной походкой, все ускоряя шаг, подняв на уровень груди ладони с растопыренными пальцами. Вася недоуменно посмотрел вслед, но я-то уже хорошо знал эти симптомчики – золотистые искорки в огромных глазах, нехорошая бледность, бисеринки пота на лбу и висках… Ничего еще не понимая, кинулся следом. Вася тоже явно ничего не понимал, но не отставал.

Миновав несколько дверей – обычных, деревянных, с какими-то канцелярскими надписями, – Линда остановилась перед железной, чуть приоткрытой, с аккуратной табличкой «Отдел секретной документации. Посторонним вход строго воспрещен!», повернула ко мне бледное лицо:

– Теодор, там смерть!

Вася с похвальной быстротой навел на дверь свой «шмайсер».

– Это не поможет, – бледно улыбнулась ему Линда тенью обычной своей улыбки. – Тут другое. Она спрятана, смерть, и там ее столько…

В конце концов саперы здесь уже были, не могли не быть – и с ними ничего не случилось. Я рванул на себя тяжеленную, покрытую рядами заклепок железную дверь с грозной табличкой и вошел первым – правда, внутренне сжавшись, словно в ожидании удара.

Комната была пуста – и в самом деле, как две капли походила на секретную часть. Очень, я бы сказал, секретную часть. На единственном окне – железная решетка из прутьев с мой указательный палец толщиной. Стены, потолок сплошь покрыты железными листами с аккуратными рядами заклепок. Пол, правда, покрыт темно-коричневым линолеумом, но в уголке вырезан кусок треугольником, валяется тут же, и в образовавшейся прорехе видна та же железная плита с рядом заклепок. Ближе всех к двери – аккуратная деревянная стойка высотой человеку по пояс – классическая картина для немецких присутственных мест, которых я повидал достаточно. За ней, под прямым углом к ней – два стола и два стула (один опрокинут). А за ними, шеренгой, три высоких несгораемых шкафа, и каждый с двумя толстенными дверцами, распахнутыми настежь, так что сразу было видно: на полках не осталось ни единой бумажонки. Ну конечно, они из города не драпали, отступали в порядке, так что хватило времени с немецкой дотошностью выпотрошить секретную часть…