профессии был сильно ограничен расистской предвзятостью и устоявшейся практикой. Но вопрос о национальной принадлежности остается без ответа. Почти все переплетенные в человеческую кожу книги так или иначе связаны с телом: это медицинские тексты, отчеты об убийствах - все, что напоминает о смерти. Но стихотворения Филлис Уитли религиозны, духовны и вовсе не физиологичны. Что телесного в этой поэтессе? Возможен лишь один ответ: ее раса. Человеческая кожа, в которую переплетены сборники Уитли, возвращают эту первую чернокожую женщину-автора в государство тела, основанное на соперничестве, иерархии, расовом подходе.

Один из антроподермических томов Уитли полностью переплетен в кожу - в данном случае это слово звучит как-то неуместно, - а другой в кожу и сафьян. Они украшены золотыми узорами. Расовый дискурс и в XVIII столетии, и потом весьма интересовался человеческой кожей, ее окраской и смыслами, а сама она была основным «средством» расистской и цветовой дифференциации. Переплеты из человеческой кожи поэтому буквально привязывают творчество Уитли скорее к телесной, нежели к интеллектуальной или духовной области. Расистская ирония этих томов состоит в том, что материал их переплета заглушает страстный призыв автора к уважению человеческого достоинства и свободе. Композитор и аболиционист Игнатиус Санчо, сам бывший раб, назвал Уитли «гением в оковах»; так же можно назвать и два этих экземпляра ее сборника. Ее стихотворение, обращенное к революционному деятелю, генералу Дэвиду Вустеру, говорит о том, что патриоты не спешили освобождать порабощенные народы: но в нем слышится и мольба об освобождении ее стихотворений от кожаного переплета.

Но можем ли мы дерзко думать,

Что Господь Бог видит, но прощает,

Когда они действуют так неблагородно

И держат в рабстве ни в чем не повинных африканцев.

Да восторжествует добродетель, и мы вознесем молитвы

За нашу победу и их великодушное освобождение.

14

«Выбери свое приключение»: читатели за работой

С самого начала появления печатных книг на Западе в них можно было делать вставки, написанные от руки. Первые Библии Гутенберга имели рубрикацию, которая, как раньше в рукописях, выделялась контрастной красной краской. Это значило, что каждую двухцветную страницу нужно было дважды прогонять через печатный пресс, и скоро стало понятно, что проще платить писцам, которые добавляли рубрикацию в уже готовый текст. К Библиям Гутенберга прилагался печатный список заголовков и колонтитулов, которые писцы должны были добавлять в специально оставленные места, своеобразная инструкция по доведению издания «до ума». С самого начала предполагалось, что художники , украшавшие текст рукописи, добавят декоративные заглавные буквы, и все сохранившиеся экземпляры Библии имеют украшения, добавленные вручную. Но, в отличие от рукописных Библий, вид у издания Гутенберга был сурово-простым. «Кому нужны книжки без картинок!» -проницательно замечает Алиса в самом начале своих приключений в Стране чудес. Она имеет в виду новые технологии, которые к середине XIX века сделали иллюстрации более доступными и распространенными; среди них были и работы Джона Тенниела в книге о ней самой. А вот до этого книги с немногочисленными картинками, а то и вообще без них визуально «дооформляли» читатели.

Библии, такие как отпечатанная в 1611 году Библия короля Якова или «Авторизованная версия», издавались без иллюстраций, но, как правило, в них вставлялись гравюры, отобранные владельцами; это называлось дополнительным иллюстрированием, или, по имени известного собирателя книг Джеймса Грейнджера, грейнджеризацией. Чтобы извлечь выгоду из этой моды, в 1790-х годах издатель и торговец Томас Маклин выпустил Библию в нескольких томах со множеством полностраничных иллюстраций и обратился к подписчикам на свое издание с призывом дополнять его иллюстрациями. Элизабет Балл (ум. 1809) так и поступила, и ее экземпляр Библии Маклина разбух до двадцати пяти томов: она дополнила его несколькими тысячами резцовых гравюр на дереве. Другой читатель пошел еще дальше. Роберт Бойер нанял в Париже агента для розыска библейских иллюстраций к своему экземпляру Библии Маклина. Профессия Бойера - а он был королевским миниатюристом - как будто уравновесилась его максималистской работой над Библией. Сорок пять ее томов хранятся теперь в отдельном шкафу муниципальной библиотеки английского города Болтон. Позднейшее воспоминание о библиофильской горячке Бойера свидетельствует, что «он тридцать лет без перерыва все улучшал и улучшал ее»: это, конечно, было невыполнимо. Превращение, казалось бы, совсем законченной, купленной книги в потенциально безразмерный приемник все большего и большего количества материала делало готовую книгу радикально, вечно неполной. Книга, в которую каждый может добавлять свои иллюстрации, проводит рестайлинг объекта, превращает его в процесс.

Читатели шли самыми разными путями, заполняли, усиливали, изменяли, вмешивались, предпринимали заведомо обреченные попытки заполнить свои книги. Списки ошибок, которыми снабжались ранее напечатанные книги, указывали читателям, на какой именно странице им нужно сделать поправки; в некоторых экземплярах этот лист со списком вырван, что говорит о добросовестно проделанной работе. Ученые XVII и последующих веков добавляли в книги пустые листы, на которых можно было писать: великий издатель Шекспира Эдмонд Мэлоун, переплетая свои драгоценные ин-кварто с пьесами Елизаветинской эпохи, предусмотрел большие поля и вставил пустые страницы, предназначенные для редактор ских комментариев и толкований и сделал из малоценных памфлетов XVI века драгоценный академический материал конца XVII столетия. Многие читатели тоже сделали множество набегов на печатную страницу. Как великолепно показала Лори Магуайр, первые читатели сборника непристойных стихотворений Джона Донна заполняли, впрочем без особой нужды, прочерки на страницах, сделанные как бы благопристойности ради. В «Сатире II» герой выражает свое недовольство плохой поэзией и плохим законом, а также уверяет, что не боится «... этих, кто готов всех превзойти... а клянутся чаще, чем». В сборнике Донна, изданном в 1633 году, эти прочерки невольно привлекают внимание к удаленному содержанию. Можно вспомнить и аргументы против отредактированного романа «Любовник леди Чаттерлей»: пробелы огрубляют текст и делают его более непристойным, чем если бы каждое слово осталось на своем месте (см. главу 10). Один из первых читателей Донна вписал в пробел рядом с глаголом «превзойти» непристойное слово. Может быть, ему показалось, что оно подошло по размеру и контексту, может быть, он сумел достать неотредактированный, рукописный экземпляр стихотворения, может быть, услышал сальную литературную сплетню, но, откуда бы слово ни пришло, со вторым пробелом этот метод не сработал. Читатель не мог бы ни открыть, ни догадаться, что этот пробел устраняет скорее религиозный, а не сексуальный контекст из фразы, которая в более поздних изданиях читается «клянутся чаще, чем в литании». Важно то, что по крайней мере один читатель увидел в пробеле место для заполнения, которое сигнализировало: здесь что-то пропущено.

Эти «улучшатели» книг делают с