– А ненависть?

– А ненависть остается.

После великого похода Пети Голдена мы вынуждены были признать в гипнотерапевте Мюррее Летте чудотворца – вопреки его прическе, акценту, обуви – и усвоили урок эмпатии: истина часто залегает намного глубже поверхности, и человек может оказаться чем‑то существенно бóльшим, чем его легко пародируемые свойства. Петя походил теперь на человека, освобожденного от приговора за преступление, которого никогда не совершал и за которое отбывал пожизненный срок. Его лицо светилось сумрачной радостью, отражавшей разом и несправедливость перенесенного страдания, и постепенно осознаваемое, сквозь отступающее неверие, избавление. Вступая в новую жизнь, Петя опирался на Летта, единственного, кто мог вывести его в мир, чья доступность все еще казалась недостижимым сокровищем, в тот самый мир, где мы, все прочие, жили небрежно, порой бездумно, вовсе не замечая ежедневного карнавала чудес, а Петя все это прижимал ныне к сердцу, словно дары. Он выходил вместе с Мюрреем Леттом покупать продукты в “Д’Агостино”, “Гристедис” и “Хоул фудз”; он сиживал вместе с Мюрреем Леттом на открытых террасах кафе Юнион-сквер и парка Бэттери; он отправился с Мюрреем Леттом на первый в своей жизни рок-концерт под открытым небом, на Джонс-Бич, где играли Soundgarden и его любимые Nails, он побывал с Мюрреем Леттом на cтадионе “Янкиз” и скандировал “Спасибо, Дерек”, отсчитывая последние мгновения Дерека Джетера в “Бронксе”. И вместе с Мюрреем Леттом он выбрал себе квартиру, меблированные и готовые к въезду жильца апартаменты в аренду на год – “а дальше посмотрим, сказал он доверительно, возможно, тогда уже наступит время покупать” – на четвертом этаже шестиэтажного здания в духе Мондриана, из стекла и стали, на восточной стороне Салливан-стрит.

Только тут выяснилось, и я почувствовал себя дураком – как можно было раньше этого не знать, – что Петя зарабатывал все это время огромные суммы как создатель и единственный владелец множества чрезвычайно успешных игр, которые весь мир уже освоил на смартфонах и на компьютерах.

Для меня это стало сенсацией. Мы все знали, что он постоянно играл, порой по четырнадцать-пятнадцать часов в день, но мы и не подозревали, что он не просто растрачивает часы тревоги, занимаясь тем, в чем его странный, блистательный ум мог лучше всего себя проявить. Как же мы не догадались, что он самостоятельно освоил коды, быстро и глубоко проник во все тайны, и не только бесконечно гонял игры по монитору, но и сам их писал? Как мы были слепы вопреки очевидности и не заметили момент, когда в Пете раскрылся подлинный гений XXI века и он далеко обогнал нас всех, застрявших во втором тысячелетии! Это само по себе показывает, что мы подвели его, ежедневно предоставляя подолгу развлекать самого себя, жить взаперти, мариноваться в своей комнате, словно он был для нас вариацией на старую готическую тему, сумасшедшей на чердаке, нашей личной Бертой Антуанеттой Мейсон, первой миссис Рочестер, которая Джейн Эйр показалась похожей на вампира! И все это время! Все это время! Скрытный и экономный, Петя ничего не менял в своей жизни, себе ничего не покупал, карабкался на Эвересты этой тайной вселенной и, правду говоря, обставил всех нас. Вот и еще урок: нельзя недооценивать другого человека. Что для тебя потолок, другому – лишь пол под ногами.

У них у всех имелись секреты, у каждого из Голденов. За исключением разве Апу, открытой книги.

То был год безобразного скандала “Геймергейт”: мир игроков разделился, мужчины против женщин, “геймерская идентичность” против разнообразия, и лишь такие недавно посвященные неандертальцы, как я, ухитрялись не замечать всю эту шумиху. Каким‑то образом, как именно, этого я не понимал, Петя сумел оставаться в стороне, хотя, когда он наконец согласился поговорить со мной, он высказал весьма однозначные мнения насчет того, как мужское сообщество игроков реагирует на критику женщин, спесивиц, всех этих критиков в СМИ и независимых разработчиц игр, как обнародуют номера их телефонов и адреса, как эти женщины подвергаются еще худшим гонениям, в том числе сыплются угрозы убийства, из‑за чего некоторые женщины вынуждены бежать из дома.

– Проблема не в технологиях, – пояснял он, – и технического решения тут нет. Проблема человеческая, человеческой природы в целом и мужской природы в частности, и той вседозволенности, которую обеспечивает людям анонимность: тут‑то и выпускают на волю худшую сторону своей природы. Я‑то просто сочиняю развлекалки для детей, я нейтральная страна, Швейцария. Никто меня не трогает. Приезжают погостить и покататься на моих склонах.

Высокофункциональный аутизм способствовал превращению Пети в чудо среди создателей игр, и я попытался подсчитать, какое же он получает вознаграждение. Лучшие “командные приложения” (позволяющие соединиться с друзьями, чтобы играть вместе) приносили по 11–12 миллионов долларов в месяц. Старушка “Кэнди краш сага”, про которую даже я слыхал, все еще приносила пять с половиной миллионов. Стратегии, которые главным образом зарабатывали на продажах приложений и менее десяти процентов дохода получали от рекламы, и то давали по два, два с половиной миллиона. Ежемесячно. Я зачитал Пете вслух список из пятидесяти топовых игр для iOS и Android.

– Твои среди них есть? – спросил я.

Широченная улыбка расплылась по его лицу.

– Я же не умею лгать, – сказал он, тыча пальцем в первый номер списка. – Я сделал это моим маленьким топориком.

Итак, более ста миллионов долларов только за эту игру.

– Знаешь что? – сказал я. – С этой минуты я перестаю беспокоиться о тебе.

Существуют исследования, доказывающие, что аутизм возможно “перерасти”, что некоторые везучие пациенты способны перейти в группу ОИ, то есть “оптимального исхода”, и перестанут проявлять какие‑либо симптомы аутистического спектра, причем высокий уровень интеллекта повышает вероятность такого исхода. Разумеется, результаты исследования оспаривались, но многие семьи приводили домашние доказательства в его пользу. Случай Пети иной. Он не вошел в группу ОИ да и не стремился к этому. Его достижения были тесно связаны с его высокофункциональным аутизмом. Зато после этого прорыва, похода вокруг Манхэттена, он все лучше справлялся с симптомами, реже впадал в депрессию, его не затягивало в очередной кризис, и уже не так тревожила идея жить отдельно. Он обрел в Мюррее Летте надежного друга, отец ежедневно заглядывал к нему в гости, Петя продолжал принимать лекарства, как предписано, и был… высокофункционален. Что же касается только что обретенной свободы от страха перед внешним миром, тут не угадаешь, надолго ли он избавился и как далеко будет отрываться от “базы”. Но в целом он обрел прекрасную форму, такой он много лет уже не знал. Появилась перспектива не бояться за него.

Пил он по‑прежнему слишком много. Но как‑то (вероятно, потому что это куда более привычная проблема) это нас беспокоило куда меньше, чем должно бы. И на какое‑то время все мои тревоги переключились на меня самого. Малыш уже был на подходе, и, по правде говоря, я не мог перенести больше ситуацию, куда себя загнал, так что поспешил выполнить требования Сучитры и выбраться из дома Голденов. И ведь правда, у моих родителей хватало друзей в Саду, так что к моей величайшей радости их друг-дипломат из Мьянмы, которого на этих страницах я, чтобы легче было его выдумывать, переименовал в У Лну Фну, этот вдовец с печальным лицом, с запавшими глазами под стеклами очков, недавно проигравший У Танту в попытке стать вторым генсеком ООН родом из Бирмы, пригласил меня в свой дом.