Рене (за кадром):

Он купил паяльную лампу в интернете. Это просто. Снял с автомобиля номера, съездил в ларек в Квинсе и взял там пластиковые канистры для бензина. Потом поехал в другой магазинчик, на заправке в Нассау, и там залил в канистры бензин. Что же касается охранной системы галерей, это, сказал он, было проще всего. По-видимому, он не ожидал, что сразу после поджога нахлынет с такой силой вина. Он чуть не утонул в этой волне. Последствия были очень тяжелыми. Он много пил, впал в тревожность, истерию, депрессию. Психотерапевт считал вероятной попытку суицида и советовал стеречь его. Отец нанял круглосуточных сиделок.

В кадре Петя, говорящий без умолку, но мы по‑прежнему слышим только рассказ Рене. Время от времени движение губ Пети совпадает со словами Рене.

Рене:

Ярость его была направлена главным образом на самого себя, порождена виной и стыдом. Но он также часто говорил о ненависти к брату. Его чувства к Апу сгустились в такие плотные комки ненависти, что растворить их может лишь кровь брата, говорил он, да и того едва ли будет достаточно, может быть, ему понадобится также после этого регулярно и часто испражняться на вонючую могилу Апу. В криминальной хронике дешевых газетенок он читал о мужчинах, похищавших женщин и державших у себя в плену годами. Я бы тоже так мог, наверное, говорил он, я бы его связал и сунул в рот кляп и держал бы в подвале, поблизости от бойлера и котла с горячей водой и пытал его, сколько вздумается. В эти дни после поджога Петя чудовищно много пил. И совершенно сошел с ума.

Снято.

Съемки в помещении. День. Кабинет Нерона в Золотом доме.

Нерон Голден, на лице гроза, стоит спиной к окну, две его драконши ожидают указаний.

Нерон:

Мне требуется лучший в Америке адвокат по уголовным делам. Добудьте его сегодня – и доставьте сюда.

Дверь открывается, на пороге стоит Василиса Голден, прижав руки к животу. Нерон поворачивается к ней, сердясь, что его прервали, но замолкает при виде гримасы на ее лице.

Василиса:

Пора.

Снято.

Весна, последний лед сошел с Гудзона, радостные парусники скользят по воде в выходной. В Калифорнии уже засуха, “Бёрдмэн” собирает “Оскаров”, а в Готэме супергероев нет как нет. Джокер явился в телевизоре и заявил об участии в президентской гонке вместе со всем Отрядом самоубийц. Действующему президенту оставалось еще более полутора лет, но я уже тосковал по нему, ностальгировал по настоящему, по добрым старым временам, легализации гей-браков, новой паромной линии на Кубу, семикратной победе “Янкиз”. Не в силах смотреть, как зеленовласый клоун произносит свои немыслимые декларации, я сунул нос в криминальную хронику и стал читать про убийства. В Эль-Пасо мужчина застрелил врача и застрелился. Другой мужчина, в Северной Каролине, убил своих соседей, целую мусульманскую семью – поспорили из‑за парковки. Пара из Детройта, штат Мичиган, созналась, что пытала своего сына в подвале (строго говоря, это не было убийством, но сюжет хорош, пойдет в ту же копилку). В Тайроне, Миссури, стрелок убил семерых и восьмой пулей разделался с собой. Там же в Миссури некий Джеффри Уильямс застрелил двух полицейских прямо перед полицейским участком города Фергюсон. Полицейский по имени Майкл Слейгер выстрелом из револьвера убил Уолтера Скотта, чернокожего мужчину, при себе оружия не имевшего (Норт-Чарльстон, Южная Каролина). Поскольку Бэтмена так и не нашлось, в качестве альтернативы Отряду самоубийц предложили свои услуги миссис Клинтон и сенатор Сандерс. В ресторане “ТвинПикс” в Вако, штат Техас – “Еда! Выпивка! Сказочный вид!” – девять человек погибли в результате свары между байкерами, и еще восемнадцать раненых отправились в больницу. Техас и Арканзас, наводнения и торнадо, семнадцать трупов и сорок пропавших без вести. И это всего лишь май.

– Достоевский все сюжеты добывал из газет, из криминальной хроники, – размышляла Сучитра. – СТУДЕНТ УБИЛ РОСТОВЩИЦУ. Как там это по‑русски… И – бинго! – “Преступление и наказание”.

Мы завтракали вместе кофе макиато и пончиками, за которыми пришлось постоять в очереди, чтобы купить их в 5.30 на Спринг-стрит. Сидели за столиком в углу, где сходились два окна – с видом на юг, на гавань, и на запад, на тот берег реки. Я вдруг понял, что счастлив: я нашел женщину, которая дарила мне радость – или она позволила мне ее найти. И это, видимо, означало, что я никогда не посмею рассказать ей о ребенке, и это, в свою очередь, означало, что Василиса Голден имеет надо мной власть, из‑под которой мне, похоже, не уйти. Разумеется, открыв свою тайну, Василиса погубила бы не только мой единственный шанс на хорошую жизнь, но и свои бы собственные планы подорвала, но кто знает, вдруг она уже так уверена в себе, что ее ничего не страшит. Справилась же она с той драмой – когда попалась на флирте с тренершей Машей. А Нерон с каждым днем дряхлел и все больше страшился остаться в одиночестве, умереть в одиночестве… Я гнал от себя такие мысли, понимая, что близок к паранойе. Никому Василиса ничего не скажет. И пока что, уплетая пончики и просматривая в воскресной “Таймс” кинорецензии, я был всем доволен, был счастлив, предоставив Сучитре думать вслух, как она порой делала в редкие моменты затишья посреди своей круговерти. Из таких воскресных мозговых штурмов, когда ее разум свободно играл, перебрасывая вольные ассоциации от темы к теме, порой возникали и проекты, которыми Сучитра занималась уже всерьез.

– Это правда? – спросил я. – Про Достоевского?

Ей только это и требовалось. Она серьезно закивала, помахала мне пончиком, одновременно дожевывая тот кусок, который уже был во рту, проглотила и пустилась:

– Правда – концепция ХХ века. Сейчас вопрос в том, сумею ли я убедить тебя, добьюсь ли, чтобы это повторили столько раз, чтобы стало не хуже правды. Вопрос в том, могу ли я лгать лучше, чем истина. Знаешь, как сказал Авраам Линкольн? “В интернете полным-полно вымышленных цитат”. Может быть, про документальные фильмы пора забыть. Пора смешивать жанры, стать немного жанрово-квиром. Может быть, теперь основная форма искусства – псевдодокументальная, мокьюментари. Полагаю, в этом виноват Орсон Уэллс.

– “В эфире «Театр Меркурия»”, – подхватил я. – “Война миров”. Это случилось так давно – в те времена, когда люди еще верили в правду.

– Наивные, – сказала она. – Поверили Орсону. У всего есть начало.

– А теперь примерно 72 процента республиканцев верят, что президент исповедует ислам.

– И если мертвая горилла из зоопарка Цинциннати будет выдвигаться в президенты, ей гарантированы по меньшей мере десять процентов голосов.

– Сейчас столько австралийцев указывает в переписи свою религию как “джедай”, что ее признали официально.

– Сейчас единственный, кому ты не веришь, – специалист, который как раз мог бы что‑то знать. Ему верить не полагается, потому что он принадлежит к элите, а элита антинародна, только и думает, как бы нанести народу ущерб. Кто знает истину, тот элита. Если ты скажешь, что видел в арбузе лик Божий, тебе поверят больше, чем если ты скажешь, что обнаружил недостающее звено, потому что ученые – элита. Реалити-шоу – фейк, зато не элитарно, можно купиться на него. А вот новости – для элиты.