– Нет.

– Что ж, в таком случае… – Генри касается двумя пальцами тыльной стороны его локтя, и Алекс немедленно повинуется.

Они спускаются вниз по лестнице, проходят через скрытую от посторонних глаз боковую дверь и потайной коридор за ней, за которым располагается небольшая комната, полная стульев, скатертей и посреди всего этого – одна старая, брошенная кем-то теннисная ракетка.

Как только за ними захлопывается дверь, Генри с силой прижимает к ней Алекса.

Оказавшись с ним лицом к лицу, он не спешит его целовать, а просто стоит вплотную, затаив дыхание. Его руки опускаются на бедра Алекса, а рот изгибается в кривой ухмылке.

– Знаешь, чего я хочу? – спрашивает Генри голосом, таким низким и сексуальным, что он пылающей стрелой проносится сквозь солнечное сплетение и бьет прямо в сердцевину существа Алекса.

– И что же?

– Я хочу, – отвечает он, – сделать то, чем я категорически не должен здесь заниматься.

Алекс с вызывающей ухмылкой выпячивает подбородок.

– Тогда просто скажи, чтобы я это сделал, дорогой.

Генри, облизнув языком уголок своего рта и не без усилий расстегнув ремень Алекса, произносит:

– Трахни меня.

– Что ж, – бурчит Алекс, – да здравствует Уимблдон.

Генри хрипло смеется и наклоняется, чтобы поцеловать его своими жадно раскрытыми губами.

Он двигается быстро, зная, что времени у них мало, следуя за Алексом, когда тот стонет и тянет его за плечи, чтобы сменить позу.

Он прижимает спину Генри к своей груди, а ладони принца упираются в дверь.

– Просто чтобы прояснить ситуацию, – говорит Алекс, – мы сейчас займемся с тобой сексом в этом чулане назло твоей семье. Я правильно понимаю все, что происходит?

Генри, который, по-видимому, все это время носил дорожную смазку с собой в кармане пиджака, отвечает лишь: «Правильно», – и передает ее через плечо.

– Шикарно. Я обожаю делать все назло, – говорит Алекс без тени сарказма и коленом раздвигает ноги Генри.

Все это должно быть… забавно. Горячо, глупо, нелепо, непристойно. Еще одно дикое сексуальное приключение в списке Алекса. Так все и есть, но… он не должен чувствовать себя так же, как в прошлый раз, словно он умрет, если вдруг остановится. Из груди Алекса рвется смешок, но он не дает ему выхода. Алекс знает: он помогает Генри справляться с чем-то глубоко внутри себя. Мятеж.

Ты очень храбр. Мне бы пригодилось сейчас это качество.

Кончив, он страстно целует Генри в губы, запустив пальцы глубоко в его волосы, высасывая весь воздух из его легких. Генри, задыхаясь, улыбается и прижимается к его шее, выглядя чрезвычайно довольным собой.

– Хватит с меня тенниса на сегодня, как считаешь?

После этого, прокравшись вслед за толпой, скрытые за охраной и зонтиками, они возвращаются в Кенсингтон, и Генри проводит Алекса в свои комнаты.

Его «апартаменты» представляют собой обширную сеть из двадцати двух комнат в северо-западной части дворца, которые находятся ближе всего к оранжерее. Он делит их с сестрой, но ни в одной из комнат с высокими потолками и мебелью, обшитой тяжелым жаккардом, практически нет их вещей. Присутствие Би бросается в глаза больше, чем присутствие самого Генри: кожаная куртка, перекинутая через спинку шезлонга, мистер Вобблс, вылизывающийся в углу, голландская картина маслом семнадцатого века на одном из лестничных пролетов, которая в буквальном смысле называется «Женщина в туалете». Только Би выбрала бы такую картину из всей королевской коллекции.

Спальня Генри столь же роскошная и невыносимо бежевая, как и предполагал Алекс: с позолоченной кроватью в стиле барокко и окнами, выходящими в сад. Он смотрит, как Генри стягивает с себя костюм, и представляет себе, каково это – жить в таких апартаментах. Алекс задумывается. Может быть, Генри попросту не позволено выбирать, как будут выглядеть его комнаты? Или он никогда не смел просить о чем-то другом? Все эти бесчисленные ночи Генри не может уснуть, слоняясь по этим бесконечным, безликим комнатам, словно птица, запертая в музее.

Единственная комната, в которой ощущается присутствие Генри и Би, – это маленькая гостиная на втором этаже, переделанная под музыкальную студию. Здесь цвета куда насыщеннее: турецкие ковры ручной работы в темно-красных и фиалковых тонах, табачного цвета диван. Маленькие пуфы и столики с безделушками торчат отовсюду словно грибы, а вдоль стен выстраиваются электрогитары разных моделей, скрипки, всевозможные арфы и одна огромная виолончель, прислоненная к стене в углу.

В центре комнаты располагается большой рояль, и Генри усаживается за него и принимается лениво перебирать клавиши, подбирая мелодию, напоминающую старую песню The Killers. Бигль по кличке Дэвид спокойно дремлет возле педалей рояля.

– Сыграй что-нибудь, чего я не знаю, – просит Алекс.

Еще в старшей школе в Техасе среди толпы спортсменов Алекс был самым начитанным. Ботан, повернутый на политике, он был единственным школьником, с которым можно было обсудить детали дела Дреда Скотта на занятиях по продвинутому курсу истории США. Алекс наслаждается музыкой Нины Симон и Отиса Реддинга так, как наслаждаются дорогим виски. Однако у Генри совершенно иной багаж знаний.

Поэтому он просто слушает и кивает, улыбаясь, пока Генри поясняет, что так звучит Брамс, а так – Вагнер, и что они оба находятся на противоположных концах романтизма.

– Слышишь здесь разницу?

Руки Генри двигаются быстро, почти без усилий, даже когда он разражается тирадой о войне романтиков в истории музыки или о том, как дочь Ференца Листа ушла от мужа к Вагнеру. Quel scandale!

Он переключается на сонату Александра Скрябина, подмигнув Алексу при упоминании имени композитора. Анданте, третья часть сонаты, является его любимой, поясняет Генри. Однажды он прочел, что эта часть была написана, чтобы вызвать в душе слушателя образ разрушенного замка, что Генри нашел весьма забавным и злободневным в ту эпоху. Он умолкает, сосредоточивается и надолго погружается в музыку. Затем, без предупреждения, он снова сменяет мелодию. Бурные аккорды кружатся в каком-то знакомом ритме – сборник песен Элтона Джона. Генри закрывает глаза, играя по памяти. Это ведь Your Song. Ох.

И вовсе не выскакивает сердце Алекса из груди. И вовсе не приходится ему хвататься за край дивана, чтобы устоять на ногах. Потому что именно так он и поступил бы – оказавшись здесь, в этом дворце и влюбляясь в Генри с каждой минутой все больше и больше, а не просто преодолев океан ради мимолетной интрижки, о которой они оба вскоре забудут. Но он же здесь не для этого. Вовсе нет.

Они лениво целуются несколько часов на диване. Алекс хочет сделать это на рояле, но «это же бесценный антиквариат!» или что-то в этом духе, поэтому, шатаясь, они поднимаются в комнату Генри и устраиваются на роскошной кровати. На этот раз Генри позволяет Алексу сделать все медленно и осторожно, простонав имя Бога столько раз, что, кажется, вся комната пропитывается святым духом.