Мари не ошиблась. Следующие шесть часов она провела в полном одиночестве в темном зале со слепой лампочкой прямо над головой. Врач забежала один раз, чтобы осмотреть, — это заняло три секунды. Через шесть часов появилась медсестра с ворохом бумажек, села за стол в дальнем углу и принялась что-то заполнять. Мари умоляла принести попить или хотя бы смочить губы — девушка велела дышать носом и посоветовала не отвлекать ее от важного дела.

Ничего более ужасного Мари не приходилось испытывать. Боль рвала ее на части, заставляла кричать, а появившаяся врач явно неодобрительно наблюдала за ее страданиями. Если бы Мари не знала, что во время родов женщинам свойственно кричать — она бы решила, что до нее все молчали как рыбы и не отвлекали никого от важных дел.

Мари думала, что сердце остановится от боли, а горло сгорит от крика, когда услышала — кричат двое. Она быстро и удивленно закрыла рот, пытаясь изогнуться и посмотреть на свое творение, но ребенка унесла одна из безмолвных фигур в белых халатах. Мари порывалась встать, требовала, чтобы ей немедленно дали сына — приложить к груди, но дождалась только грубого окрика. Потом она три часа лежала на каталке около лифта и плакала — Ярослава с ней не оставили. О девушку спотыкались все проходящие мимо, а какая-то очередная тетка с крошечным ребеночком на руках посмотрела на Мари и поинтересовалась в пространство: почему у нормальных женщин рождаются мелкие дети, а у таких глистов, как Мари, — пухленькие и крупные. Мари стало еще больше жалко себя, и она разрыдалась в голос.

Палата оказалась длинным пеналом — темным, тесным и грязновато-неуютным. Естественно, никаких удобств. Почему-то именно в эту палату клали девочек с выкидышами и мертворожденными, и с утра до вечера кто-то скулил, выл в подушку и поднимал к потолку измученное лицо с остановившимися глазами. Под окно к Мари приходили Жанна с Александром, родители, Елизавета Аркадьевна и Катя — но Мари боялась даже крикнуть, как поживает Ярослав — было стыдно перед соседками (рост у ребенка, кстати, был сорок восемь сантиметров, а вес почти три килограмма, и никаких особых проблем с ним не предвиделось). У самой старшей соседки родились девочки-близняшки и умерли через полчаса — едва завидев Мари у окна, она начинала биться в истерике, выкрикивать проклятия и до крови кусать запястья.

На третий день Мари, наплевав на все больничные правила, устои, запреты и традиции, попросила одну из девочек заманить медсестру с поста в туалет под предлогом показать засор, схватила Ярослава и вылезла в окно на первом этаже. Перекидывать ногу через подоконник было очень больно, Ярослав весил как будто целую тонну, но мыть голову в биде, терпеть бесконечное хамство, слушать вой несчастных матерей и трястись, как бы легкомысленные медсестры невзначай не сотворили что-то страшное с ребенком — казалось тяжелее. Мари прямо в старом задрипанном халате на голое тело (свои вещи проносить в роддом не разрешили — видимо, для полноты унижения), крепко сжимая сына в ворохе пеленок (такими тряпками Ирочка мыла у Мари полы), побежала к выходу. Немногочисленные посетители смотрели на нее с нескрываемым изумлением, а очередная женщина в белом халате даже крикнула вслед: «Девушка!», но Мари только прибавила шагу. Она с трепещущим сердцем выбралась из больничных ворот (путь на свободу показался ей бесконечным) и почти кинулась под первую же черную «Волгу». Пожилой водитель резко затормозил, Мари прыгнула на переднее сиденье. Ярослав завозился, начал хныкать, Мари, не стесняясь постороннего мужчины, быстро расстегнула халат и приложила сына к груди.

— Вот теперь, — мечтательно сказала девушка, — я буду кормить его, когда он захочет. Столько времени, сколько нужно ему и мне. Хоть целые сутки подряд буду кормить. И никакая сволочь не станет мне указывать, в какие часы мне надо это делать. И Ярослав больше не будет плакать от голода.

Мари улыбнулась водителю, как Мадонна с итальянских картин. Водитель спросил адрес и осторожно перестроился в самый тихий ряд. Все документы Мари, ее вещи, одежда, которую она взяла для ребенка, бутылочки и даже несколько игрушек — все осталось в роддоме.

Когда девушка позвонила в квартиру родителей (кстати, водитель по имени Андрей Михайлович остался внизу — не для того, чтобы дождаться денег, а чтобы везти ее дальше, если родителей не окажется дома), она не знала, что скажет. Авантюра с побегом из роддома была вполне в ее стиле, но мама вряд ли одобрила бы подобное, а отец и вовсе пришел бы в ужас.

Как ни странно, упреков не последовало. Охи и ахи на тему злоключений бедной девочки сменились агуканьем над Ярославом — безусловно, самым красивым и самым лучшим младенцем в мире.

Выручать из роддома вещи поехали Жанна и Катя. В паре они громко визжали, трясли корочкой «Пресса», пугали съемками и судом — и им швырнули все, что они требовали. Конечно, кое-что пропало — от пары авентовских бутылочек до дорогой помады, но Мари махнула рукой — по сравнению со спокойствием ребенка все на свете было мелочью.

— Я так боялась… когда Ярика приносили кормить, я боялась, что кто-то из соседок сейчас вырвет его и ударит головой об стенку — они были ненормальные. Потом медсестра несла какого-то ребенка с огромной гематомой на голове и ругалась, что у него плохие вены — видимо, она таким садистским способом брала у него кровь. А уж когда я услышала историю, как в прошлом году все дети подхватили стафилоккок, я поняла, что надо уносить ноги. Нельзя испытывать судьбу дважды — достаточно того, что я попала в этот роддом — но тогда я была беспомощна, а оставаться в нем, когда я могу ходить…

На всякий случай созвонились с ближайшим медицинским центром, вызвали на дом врачей. Педиатр посмотрела Ярослава, похвалила мальчишку, взяла анализы и успокоила народ — за три дня ребенка испортить не удалось. Мари после первых часов эйфории вдруг почувствовала страшную слабость и усталость, осталась ночевать у родителей, и ночью тетя Аня тихонечко подкладывала ей Ярослава — Мари кормила его в полудреме, практически не просыпаясь.

Утро стало самым счастливым в жизни Мари. У нее теперь был лучший в мире сын. Он сопел, чмокал и пускал во сне сладкие слюнки, а еще от него вкусно пахло молочком. Секрет улыбки Джоконды Жанна и Катя разгадали после первого же визита к племяннику — Джоконда наверняка была молодой мамой, кормившей первенца и позировавшей художнику в перерывах между кормлениями.

В мире все оказывается устроено просто — он делится на «до» и «после», а ключевой момент — появление на свет ребенка. Мари перешагнула порог.

Окончательно Жанна переехала к Александру неожиданно. Она и так жила у него практически всю неделю — по крайней мере, ночевала три-четыре раза, а в выходные они вместе ездили в гости или за город. Но вещи девушки оставались у родителей, и каждый вечер Жанна продолжала докладывать — придет домой или останется у Александра. До тех пор, пока неожиданно на пороге не материализовалась Катя — перекошенная от злости, с красными пятнами на лице и огромной спортивной сумкой в руках. Сумка удивительно не сочеталась с ее высокими каблуками и короткой юбкой — просто у Кати в гардеробе не было вещей другого стиля, а носить тяжести ей обычно не приходилось.