поднять себя, чтобы хотя бы просто дойти до служебного автобуса, а потом ведь весь день надо работать, причём очень напряжённо, задействуя весь мозг, который с жуткого похмелья с трудом работает. Так что Вова, как видели мать и Таня, всё время их пребывания, по вечерам не пил, хотя были и такие ребята, которые всё же квасили, и как они по утрам тащили себя на работу — только Вселенная знает.

В день отбытия, была суббота, Вова отвёз их сам на взятой у кого-то машине, в Чугуевку, где они и распрощались. А из Чугуевки они на старой «кукушке», которая, казалось, развалится на крутом повороте или подъеме, доплелись до Владивостока. До московского поезда оставалось несколько часов, так что здесь-то уж они погуляли по крупнейшему дальневосточному порту. Тогда, в 80-х годах этот «крупнейший» производил на случайного туриста удручающее впечатление: казалось, что его навсегда покинул хозяин и забыл о нём, и теперь город никому не нужен, он дряхлеет, разрушается и умирает. Владивосток сегодняшний с тем заброшенным Владивостоком несопоставим, потому что сегодняшний — очень красивый, очень современный, очень чистый и светлый город, поистине — главный и прекрасный дальневосточный порт, и у него сегодняшнего точно есть хозяин, рачительный, заботливый, а главное — любящий его.

Мама Валя и Таня вернулись домой с тяжёлым, чёрным впечатлением. Но на работе мама Валя всем сотрудникам рассказывала всё в радужном, полностью придуманном ею свете, а Таня лишь родным рассказала, как всё оказалось мрачно и что Вову надо оттуда вытаскивать, но как? У них совсем не было для этого нужных связей, знакомств. Так всё и съехало само собой на тормозах, а Вова потом несколько лет вообще не приезжал оттуда в отпуск. Никто из родных не мог знать, как тяжело он перенёс известие о смерти деда, с которым они ругались в пух и прах, до калёной ненависти друг к другу. Вова тогда напился жутко…

Вскоре умерла и бабушка, но её смерть Вова не переживал так страшно, как дедову. Витя, двоюродный брат, через несколько лет после окончания МАИ женился, переехал с женой на другую квартиру из бабушки-дедушкиной, а Тане-Витина мама получила «малолитражку» от работы и тоже съехала со старой квартиры. Так что Таня осталась жить здесь с мужем и вскоре родившимся сыном. Вова, узнав о рождении двоюродного племянника, радовался так, как будто это у него сын родился, он прислал Тане огромную посылку с кучей самых разных подарков и для неё, и, особенно шикарных — для её новорожденного сына.

Он по-прежнему писал письма матери, по-прежнему похожие на газетные передовицы, однако совсем другими были его письма Вите и Тане. А через несколько лет он вдруг написал матери, что уже женат и у него есть сын! Все, даже Витя, обалдели! Но очень быстро всё разъяснилось: он там, в своём закрытом городке, женился на какой-то Лене, которую он, оказывается очень полюбил, у которой, оказывается уже есть 2-летний сын, хотя замужем она никогда не была, а потом у них с Вовой родился их сын. А, кроме того, он сообщил, что совсем скоро со всей своей семьёй приедет в Москву, потому что его от работы направляют на какие-то полугодичные закрытые курсы повышения квалификации.

И когда они приехали и, разумеется, поселились в квартире Вовиной мамы, где Вова и оставался прописан и другого местожительства у них не было, то для его мамы наступил конец света: её двухкамерный скворечник был в общем-то рассчитан максимум на двух жителей, но никак не на пятерых: никакой прихожей — лишь узкий, короткий и тесный коридор с крохотным встроенным шкафчиком, кухня 5,5 квадратов, одна комната 10 квадратов и вторая — 12, раздельный кукольный санузел, правда, есть балкон. Но ещё в больший ужас её, привыкшую уже много лет жить одной, хозяйничать в своей конуре, как заблагорасудится, приводила самая мысль о том, что теперь тут, кроме неё, будут жить целых четыре человека, в том числе двое детей 5 и 2 лет, со своими привычками, повадками, разборками, и для неё уже не имело значения, что ведь это семья её сына, но ведь его жена теперь будет хозяйничать на кухне, а в «большой» комнате, где все четверо будут как-то помещаться спать, уже нельзя будет тихо посидеть вечерами перед телеком. А если учесть, что в бытовой жизни ей невыносимы были ничьи мнения, точки зрения, отличные от её собственных, ничьи вкусы, интересы, кроме её собственных, то она заранее была настроена агрессивно, как перед большой войной, и это ещё до того, как они приехали.

Они приехали настроенные искренне благожелательно, настроенные на мир в семье, хоть и в большой тесноте, а позволить себе снять жильё они пока что никак не могли из-за скудости финансов. У Вовы были большие планы: параллельно с учёбой по повышению квалификации найти денежные подработки с языковыми переводами, синхронными и письменными, что было для него в совершенно свободном владении (кхмерский, английский, а также, хотя и подзабытые, но легко возрождаемые французский и шведский), накопить денег, купить отдельную квартиру и окончательно перевестись на работу в Москву, зажив спокойно и счастливо своей семьёй. И у него всё-всё могло именно так и получиться, потому что было у него для этого и упорство в достижении цели, и очень высокая профессиональная квалификация, и обалденный опыт работы в закрытом военном городке, и абсолютная несклочность натуры…

Скворечник сразу заполнился огромной кучей детских и взрослых вещей, зимних и летне-осенних, для которых просто не находилось места, кроме как на балконе, но других вариантов не было. Лена же оказалась очень миловидной, а главное — очень неконфликтной, покладистой, во всём она соглашалась со свекровью, никогда не спорила, всё делала так, как указывала ей свекровь, даже если полагала, что надо бы сделать по-другому. Оба мальчика были спокойными, не несносными, послушными, без малейших детских капризов и закидонов.

В будни Вовина мать спасалась от семьи сына на работе, кроме того, стала часто записываться на дежурства в выходные и праздничные дни или же уезжала к младшей сестре, Тане-Витиной маме. Когда она поздно вечером возвращалась домой, то Лена всегда звала её ужинать, а готовила Лена изумительно. Ни у кого из пятерых в этой конуре не было ни кусочка хотя бы имитации личного пространства, в «большой» комнате почти впритык друг к другу стояли 4 лежбища, 4 дивана, причём три из них были прикуплены уже после приезда. Между ними едва помещался стол,