Теперь каждый день у меня по крайней мере был хоть какой-то собеседник, с которым я мог развеять скуку. Медленно день за днём у нас находились какие-то темы для разговора, которые касались или ерунды, или чего-то важного.

— Кто ты? — спросил я как-то.

— Демон.

— Кем ты был? Имя или хоть что-то о себе можешь сказать?

— Ну… — он почесал затылок. — Раньше я был великим полководцем.

— Человек? — удивился я, слегка приподнявшись.

— Да. Я не чистое порождение хаоса, хоть и стал неотъемлемой его частью. Когда-то я был полководцем. Великим и ужасным. Я покорял города, сжигал деревни, истреблял целые народы, проливая кровь везде, докуда мог дотянуться. Я купался в крови своих врагов и союзников, что посмели перейти мне дорогу. И меня заметили. Заметили, оценили по достоинству и предложили сделку, от которой было невозможно отказаться.

— Продолжать убивать?

— Да. Подарить силы, способные склонять целые города одним взмахом и нести хаос в мир смертных. Я был, насколько знаю, одним из первых, кто удостоился такой чести. Тогда прорваться было куда легче, чем сейчас.

— Ты был кем-то вроде их правой руки?

— Да, можно так выразиться. Меня одаряли силами, дарили своё благословление и давали всё, что бы я не попросил. Я был любимчиком. Главное, нести их волю и насилие.

— И тебе это нравилось? Вечная война и насилие?

Он улыбнулся.

— Я не искал насилия, Элиадирас. Я искал чем себя развлечь. А война — это всегда весело и интересно. Поэтому меня всё устраивало. Что может быть лучше, чем раскатывать и унижать тех, кто слабее тебя, давая им тщетную надежду на призрачную победу?

— И тебя отправили сюда?

— Ну… мне стало скучно. Рано или поздно всё наскучивает, даже унижать слабых и рушить надежды тех, кто продолжает верить в лучшее. Хочется… разнообразия.

— А что насчёт клятвы, о которой ты говорил? Что присматривать за мной или что-то в этом духе? Ты дал её моей матери?

— Всё сложно, и объясни тебе, легче не станет, так что забей и забудь.

Забей и забудь…

Второй месяц проходил лучше, чем первый, однако чувство затягивающейся петли становилось всё более ощутимым, стоило лишь бросить взгляд на еду, которая у меня оставалась. Высокопитательная, но её всё равно было очень мало, пусть я ел и через день совсем понемногу. Я не боялся смерти, однако и умирать как-то не хотелось. Чем чаще я об этом думал, чем чаще вспоминал Катэрию и детей, которых уже не увижу. Никогда бы не подумал, что меня будет волновать такое.

— Да ладно тебе! Лучше грустить о том, сколько мягких и мокреньких девочек ты упускаешь! Прикинь, скольких ты бы мог поиметь?

— Меня это не интересует.

— Ты просто не окунался в подобное ни разу. Вот если бы хоть раз ты пошёл в отрыв, понял, насколько это круто. Накрота, бухло, девки…

— Не интересует.

— Была бы возможность, я бы показал тебе, как правильно жить, — вздохнул он.

Уже второй месяц проходит, подходя к концу, и я понимаю, что припасов всё меньше и меньше. Я уже хорош сбросил вес, и все мышцы, что я накачал за этот год, истаяли. Я стал похожим на себя, когда только появился в этом мире ­— тощий, как лист, который вот-вот сдует ветром. И тем не менее это была ещё не дистрофия, как у людей, что голодают. Я имел все шансы бы выжить, ищи меня кто и не лети я навстречу бездне.

— Что будет после смерти? — спросил я как-то.

— Да хрен его знает. Я-то не умирал, — пожал Тень плечами.

— Я попаду в хаос?

— Ну если только демоны не захватят тебя и не утащат, заточив твою душу в вечном круговороте страданий и ужаса, где её попросту пожрут. Уже готовишься к смерти?

— Возможно… — протянул я, глядя в потолок.

— Если ты знаешь, что умрёшь, почему бы не ускорить процесс? — предложил он — Зачем мучиться?

— Желание жить? Упрямство? Вера в чудо? Нежелание сдаваться? Причин много, но всё сводится к тому, что я привык бороться до последнего.

— Хорошее качество. Твоя мать бы его оценила.

— Она бы гордилась мной? — посмотрел я на него.

— Да. Я уверен.

Хоть так. И умереть будет не так обидно теперь.

Время идёт и уже второй месяц подходит к концу. Вид из иллюминатора не менялся. День или ночь — для меня это не играло никакой разницы. Газовое облако из иллюминатора не было видно, как и не было видно, день сейчас или ночь — я не видел его солнечных лучей, будучи развёрнутым иллюминатором в сторону тьмы.

Два месяца без особых телодвижений, в бесконечной тьме вокруг, и абсолютной скуке, которую можно разбавить лишь разговором с тем, кто был моим врагом. Жизнь оказалась жестокой штукой с садистским чувством юмора.

Я смотрю на оставшиеся продукты и понимаю, что их не хватит даже до конца третьего месяца. Это вообще чудо, что я смог продержаться даже столько. Когда закончится еда, у меня, возможно, будет ещё недели три на том, что сохранилось в теле, после чего смерть.

Странно, но я не чувствовал страха, скорее чувство того, что это не отвратимо. Чувство, будто ты понимаешь, что иначе не получится, и оттого меня слегка пробирала злость от бессилия, от ситуации, где я не мог ничего сделать.

Хотело очень сильно есть и казалось, что можно было просто доесть оставшиеся запасы, чтобы в последний раз почувствовать себя сытым, однако я не был готов сдаться, пока однажды не понял, что ничего не осталось. Два с половиной месяца скитаний в темноте, два с половиной месяца голода и недоедания, а по итогу результат был один — смерть.

Хотя не буду отрицать, что внутри был удовлетворён тем, что продержался так долго. Теперь оставалось лишь тянуть время не знаю ради чего. И если первый день было более-менее просто, то на второй я испытал настоящий голод. А на третий и он пропал. На четвёртый я даже чувствовал себя нормально, но к концу недели было стойкое ощущение усталости, будто я не досыпаю.

И оно ухудшалось с каждым днём. Реакции, мыслительные процессы, они будто затормаживались с каждым днём всё сильнее и сильнее. Теперь я просто лежал, даже говорил мало,