Из-за нелетной погоды — в Москве была первая в новом зимнем сезоне метель — самолет прибыл с почти часовым опозданием. Благополучно миновав паспортный контроль, Шаргородский постарался как можно незаметней прошмыгнуть по «зеленому коридору», что тоже, к его удивлению, удалось. Еще до отъезда он попросил одного из водителей фирмы сегодня его встретить. Договорились состыковаться в центре зала, под табло с расписанием прибытия самолетов. Сейчас Валерия Антоновича встревожило еще одно обстоятельство — если те люди «вычислили» его в Праге, с такой же легкостью они установят, что в аэропорту его встречает один водитель. Еще чего доброго устроят ему ловушку. Сами же намекнули на безопасность. Поэтому в зале прилетов Валерий Антонович вильнул в другую сторону и, выйдя из здания аэровокзала, взял, не торгуясь, первое попавшееся под руку такси. «Скажу потом, что разминулись», — заранее придумал он отговорку.

Пасмурный день — в четыре часа уже смеркалось — и огромная пробка на Ленинградском шоссе не способствовали душевному подъему. Настроение как было противным, так и осталось. Даже когда Шар-городский добрался до дома, на душе по-прежнему скребли кошки. Подойдя к двери своей квартиры, он поставил сумку на пол и достал ключи. Валерий Антонович на один оборот повернул ключ нижнего замка, когда с лестницы к нему метнулась мужская фигура. Тут же он почувствовал, как сильные руки схватили его за голову, и потерял сознание…

У Дергачевых и Силуяновых были похожие квартиры, обставленные дешевой мебелью — непременный сервант с хрусталем, ковер над диваном, экран стоявшего на тумбочке телевизора накрыт белой салфеткой. Интерьер квартиры Ледовских выглядел значительно изысканнее. Молодой состоятельный холостяк мог позволить себе роскошь оснастить свой быт всевозможными новинками, начиная от микроволновки и кончая шкафом-купе. Над кроватью к стене прикреплено огромное круглое зеркало без рамы. Если бы Станислав посмотрел сейчас в это зеркало, ему стало бы тошно. Он увидел бы бледное, покрытое испариной испуганное лицо. По телефону Ледовских говорил решительно, даже высказал сомнение насчет их принадлежности к органам правопорядка. Однако стоило молодым уверенным людям появиться в его квартире, как спесь мигом улетучилась. Он и про документы-то вспомнил, потому что те сами предъявили удостоверения. Правда, с таким же успехом они могли их не показывать: от страха Станислав плохо соображал, что читает. Сунул нос в «корочки» и тут же забыл должности пришедших, их имена. Осталась только убежденность в их подлинности. Но он-то как раз ничего не имел против, если бы те оказались фальшивыми.

— Протокол мы вести не будем, — сразу предупредил Яковлев. — Если разговор окажется бесплодным, то кому он нужен? А если вы ответите на наши вопросы, то мы занесем ваши слова в записную книжку. В общих чертах нам известно, что в свое время Серебров разгромил вашу студию звукозаписи и вы считаете его своим врагом. Вы даже выделили деньги для каких-то москвичей, которые теперь должны с ним расправиться. Нас интересует, где в Москве живет Серебров и кто те наемные мстители?

По примеру Турецкого, Володя Яковлев обращался со всеми допрашиваемыми подчеркнуто вежливо, на «вы». Когда он только начал служить, у него порой прорывалось высокомерное амикошонство, но, услышав ответы вроде «Я с вами гусей не пас» или «Мы на брудершафт не пили», зарекся от подобной манеры. Володя знал, что многие милиционеры без зазрения совести «тыкают» задержанным, независимо от их возраста, и теперь сразу хотел продемонстрировать провинциальному оперу правила хорошего милицейского тона. Ему почему-то казалось, что тот способен нагрубить Ледовских, хотя Сергей не грешил такими замашками.

— Да. Я действительно зол на Сереброва, который разгромил мою студию, — подтвердил Станислав. — Я здорово потратился, и все пошло псу под хвост.

— Когда это произошло?

— В июле 1999 года.

— А почему вы решили отомстить своему обидчику только сейчас?

— Я недавно узнал, чьих рук это дело, — сказал Ледовских и замолчал.

— Продолжайте, — подстегнул его Урусов. — От кого узнали, насколько эта информация безошибочна?

— Об этом мне сообщил наш общий знакомый Эдуард Саблин. Он живет в том доме, где была студия. Как-то он возвращался поздно и случайно увидел выходившего оттуда Андрея. Но тогда мне ничего не сказал, а сейчас, когда ему понадобились деньги, решил продать эту информацию.

По ходу беседы Яковлев любил уточнять свои выводы:

— Значит, сначала вы потратились на информацию, а потом решили пожертвовать деньги на устранение Сереброва. Правильно я вас понял?

— Мне за это что-нибудь будет? — вместо ответа пролепетал Станислав.

— Подстрекательство, грозит срок. Но вы пока об этом не думайте. Лучше скажите пару слов о Саблине. Почему вы ему сразу поверили? Не мог ли он ошибиться или, более того, возвести на человека напраслину, чтобы заработать деньжат?

— Честно говоря, я и сам подозревал Сереброва. Андрей дружит с Наташей Козельской, а мы без ее разрешения включили в свой альбом песню, которую она исполнила. Наташа могла пожаловаться Андрею, и тот разозлился на меня. Что касается Саблина, думаю, ошибиться он не мог, поскольку хорошо запомнил Сереброва по одной вечеринке, на которой они повздорили. Это было как раз дома у Козельской. В то время я не расставался с магнитофоном и даже записал их ссору.

— Интересно. У вас сохранилась эта кассета? — спросил Яковлев с интонацией охотника, боящегося спугнуть заманчивую добычу.

— Где-то есть.

— Значит, так, Станислав Львович, — решительно сказал москвич. — Если вы по-настоящему согласны помочь нам, вы сейчас же найдете кассету с записью той ругани.

Ледовских с готовностью бросился к шкафу, где бессистемно хранились старые аудиокассеты. Он осматривал их и складывал на полу, сортируя по какому-то лишь ему известному принципу. Некоторые вставлял в магнитофон, начинал слушать, потом с разочарованным видом вынимал. Оперативники терпеливо следили за ходом поисков.

Наконец озабоченное лицо Ледовских прояснилось.

— Вот, — подтвердил он.

Погоняв кассету несколько раз туда-обратно, Станислав Львович поставил запись на нужное место. Качество звучания было хорошим.

— Пусть бесится ветер жестокий

В тумане житейских морей —

Белеет мой парус,

Такой одинокий

На фоне стальных кораблей!..

— горланил явно подвыпивший парень, безбожно перевирая известную мелодию.

— Дисканты, тише, умоляю! — со смехом прервал его сидевший рядом ровесник.

Певший осекся и обиженно произнес:

— С какой стати вдруг тише? У нас, кажется, свобода слова.

— Слова, но не громкости. Уж если так петь, то нужно очень тихо и, желательно, без свидетелей.

— То есть? Или тебе не нравится мой сочный баритон? Может, сам продемонстрируешь, как нужно петь? Нет? Тогда помалкивай, мой сиплый друг.