— Мой племянник — Даниэл Штефнер! — пред ставил молодого человека Рознер. — Сын сестры. Подвизается у меня здесь для изучения ремесла… Итак, Даниэл… Нужно сделать копию!.. — и передал племяннику купюру.

Молодой человек удивленно принял банкноту и засунул ее в специальное отверстие. Затем юноша нажал на какую-то кнопку, замигали лампочки, внутри аппарата вспыхнуло молнией, запахло озоном, что-то крякнуло, а затем наружу вылез обыкновенный лист бумаги, на котором была отображена точная копия Слоновой десятки.

Переводчик Роверман чуть было не вытошнил на этот ксерокс, но его сухощавую руку возле предплечья сдавили могучие пальцы Слона. Алик лишь чихнул.

Мало сказать, что Слон был потрясен, он сам еле удержался на ногах от чуда невиданного. В голове пронеслись тысячи мыслей, главная из которых была, что теперь граверы не нужны, копируй сколько нужно! А как же я!!! Ремесло!!! Он взял лист с копией в руку и тотчас расслабился. Его полуслепые глаза сквозь очки разглядели все несовершенство, всю кондовость копии… Он с облегчением выдохнул.

— Сейчас техника развивается стремительно, — радовался произведенному эффекту Михаэль Рознер. — Скоро человека заменит машина!

— На наш век хватит, — подвел итог Слон. — Мои руки лучше любой машины!

— Это так, — подтвердил банкир и повернул голову к молодому человеку. — Даниэл, этот господин изобрел иракские деньги!

В глазах юноши появился неподдельный интерес. Он утер рукавом лицо и спросил:

— Правда?

— Видите награду на пиджаке, — позволил себе самостоятельность Алик Роверман. — Это орден Двуречья, высшая награда Ирака!

— Мой племянник тоже пытается изобретать деньги, — сообщил банкир. — Он даже немного преуспел в этом деле. Даниэл, покажи!

Юноша с некоторым презрением поглядел на дядю, развернулся на сто восемьдесят градусов и направился куда-то быстро, в другое помещение.

Это была маленькая комнатка, в которой над рабочим столом горела мощная лампа, освещая эскизы и образцы готовой продукции. Слон восхищенно смотрел на стол.

— Потрясающе! — не удержался он от хвалы.

Юноша скромно потупил взор.

— Какие инструменты! — восторгался Слон. — Потрясающе!.. Где я могу купить такие же?

Юноша, уразумев, что похвала не относится к его наработкам, тотчас стал врагом этому наглому русскому.

— Зачем купить? — расщедрился банкир. — Мы вам подарим!.. А как вам работа племянника?

— У него есть будущее, — признал Слон. — Нужно много работать! Очень! Я работал по двадцать два часа! Есть будущее!

Глаза у молодого Даниэла Штефнера из вражеских превратились почти в союзничьи.

Михаэль Рознер мечтательно поднял взор к потолку и произнес:

— Может быть, когда-нибудь этот молодой человек станет главным чеканщиком будущей европейской валюты. Во всяком случае, я приложу к этому необходимые усилия.

Теперь Слон знал, с кем надо дружить и на кого влиять.

— Как насчет вхождения России в Евросоюз? — неожиданно поинтересовался он.

— Вы опять, мой друг, — тотчас сник банкир.

— Да ну вас с вашим Евросоюзом. У России своя дорога! Не Европа, не Азия!.. Всех на… — Слон выругался, а Алик перевел как «всех на Колыму!». — Но работать я с вами ради искусства стану! Не за деньги, а за искусство!

Ситуация разрядилась.

Делегация вышла на поверхность, где на прощание Слону вручили кейс лайковой кожи, в котором содержался самый лучший на свете инструмент для производства гравюр.

— Данке шон! — поблагодарил Слон главного банкира Австрии. — Ждите через месяц! — предупредил и отбыл вместе с Аликом Роверманом в направлении Берлина…

«Не ищи, что потерял»! — вспомнил слова Вано Тбилисского Кран.

Не складывалось у них с Надькой. То ли у него внутри память осталась горькая о Пловце, то ли сама Надька маялась тем, что рассекала целый год вместе с Пловцом, может, еще какие причины были у обоих, но не складывалось.

И опять Кран навестил свой домик в деревне, где невзначай попал на похороны алкоголика Петрова.

Пожил мужик в удовольствие, подумал городской.

Кто-то из деревенских сказал пару слов о том, что недоглядели, какие-то бабы всплакнули, видать, у Петрова «было» с ними, а в заключение надгробных речей выяснилось, что умершему от цирроза печени было всего двадцать восемь лет.

Почему-то Крана эти похороны сильно задели за живое, видимо, организм предчувствовал что-то в своем будущем. Кран два дня провел в тягостной печали, затем открыл схрон, достал из него все оставшиеся доллары и отбыл в Москву. Более он никогда в деревне не бывал.

Кран купил у эмигрирующих в Израиль евреев трехкомнатную квартиру возле метро «Аэропорт», в писательском доме. От соседей узнал, что район кличут «дворянским гнездом» и «гетто». Дворянским за то, что в округе построено много жилищных кооперативов для деятелей всех видов искусств, а «гетто» за серьезное количество проживающих в районе лиц еврейской национальности.

— Вас не пугает, что мы евреи? — как-то спросила соседка Фаня Абрамовна, женщина очень пожилая, но крепкая, как скорлупа грецкого ореха. Она во время войны выжила в немецком концлагере.

— Меня не пугает, — ответил Кран.

— А вдруг погром, и вас с нами заодно? Кстати, вы похожи на еврея!

— Значит, судьба…

— У вашей жены грустный вид, — определила Фаня Абрамовна. — Но девочка — прекрасная! Такие ясные глаза!..

Кран с Надькой жили, почти не разговаривая.

Странно, но они с прежней страстью совокуплялись, но более не шептали слов любви, не случалось нежности в их прикосновениях. Они отворачивались друг от друга и засыпали чужими, как только удовлетворялась плоть.

Лишь по утрам их объединяла маленькая Светка, не ведающая, что трещина между папкой и мамкой аж до центра вселенной. Она засыпала между ними, заполняя эту трещину запросто, но лишь на время утреннего сна, недолгой неги…

Надька сидела дома со Светкой, а Кран принялся воплощать мечты детства.

Маклеры подобрали ему помещение под большой офис, в котором он сделал евроремонт, наполнив помещение дорогой вычурной мебелью.

В течение месяца Кран собрал лучшую рекламную команду в Москве, перекупая таланты вдвое, втрое от их стоимости, чем разогрел рынок до нездорового ажиотажа.

Как-то Надька приехала к нему в офис, но, увидев патлатых, увешанных бижутерией мужиков, которые укладывали свои ноги на столы и ноль внимания на нее, девок, похожих на проститутку из фильма «Pretty woman», стены, увешанные чем-то омерзительным, почти порнографическим, кинула Крану короткое «мудак» и больше никогда не интересовалась мужниным бизнесом.