же негромко использовала английскую ненормативную лексику, иногда даже что-то там «жужжала» неприличное по-филиппински, то и дело незаметно прикасаясь к месту, где у пчел обычно располагается жало. Там, под костюмом, все горело огнем, словно это самое жало только что вырвали с мясом…

Сегодняшние два шоу были самыми тяжелыми в биографии Пашки Жарких. Дню, казалось, не будет конца. Он работал в полуобморочном состоянии. Происходящее видел, словно во сне. Не слышал ни музыки, ни аплодисментов. Механически жонглировал, выплясывал, выходил в положенные сценки. Отказаться от работы он не мог – был основным персонажем. К тому же глупость была его, а значит, и расплата – по точному адресу…

В коридоре, по пути в гримерную комнату, где мужская половина труппы облачалась в костюмы, Пашка в очередной раз встретился глазами с итальянкой из соседнего танцевального шоу, которая вот уже несколько месяцев посматривала на него с нескрываемым женским интересом. Она посторонилась, давая дорогу, ослепительно улыбнулась, обдав зелеными брызгами глаз, и обратилась к нему на с трудом узнаваемом русском.

– Эй, il ragazzo! Как тделя?

Пашка попытался выпрямить спину и в ответ мажорно улыбнуться. Вышло неубедительно…

– О! Capisco perfettamente! Tutto ё chiaro per me! Я понимаю! Как это… – Она направила невероятно красивые зеленые глаза, обрамленные пушистыми ресницами, к потолку. Эффектно пощелкала длинными тонкими пальцами, что-то припоминая. Вспыхнула очередной солнечной улыбкой, обрадовалась – вспомнила. – А! Куёво!.. – и победительницей посмотрела на представителя той державы, где это слово когда-то обрело жизнь и сегодня заменяет многие глаголы, прилагательные и даже существительные с местоимениями. Пашка от неожиданности оторопел, но мужественно выстоял и в этот раз. Жизнеутверждающе согласно кивнул, пробурчав:

– Ну… как-то так!..

Когда же он приковылял к себе в каюту, то даже не стал снимать грим. Понял, что снимет его вместе с обгоревшей кожей. Руки густо намазал каким-то подозрительно пахнущим снадобьем, подаренным сердобольными филиппинцами – сотоварищами по обслуживанию пассажиров круиза. Выдавил целый тюбик крема на многострадальную физиономию, замотал ее полотенцем. Долго выбирал бок, на котором можно было хоть как-то лежать, и наконец провалился в бездну Бермудского треугольника. Тот его мучил кошмарами до того времени, пока не зазвонил будильник. Снилась красивая итальянка, которая сдирала с него с живого кожу и, смеясь, интересовалась как ему – «molto bene» или по-прежнему «куёво»…

Где-то под днищем привычно плескалась вода, каюта покачивалась. Они опять плыли. Надо было снова начинать день. Он обещал быть таким же нелегким, как и предыдущий.

– То, что нас не убивает – делает сильнее! – покряхтывая, вспомнил Пашка расхожую мудрость, применимую к его сегодняшнему состоянию дел. – Нелегко нам, пчелам! И чего я не трутень!..

Глава сорок девятая

Будильник, как всегда, сыграл побудку неожиданно, на самом интересном месте…

Пашка нащупал пальцами ног на прохладном пластике каюты второй дублирующий выключатель. Руками пошевелить, поднять их выше головы было – не дай Бог!

Свет резанул по глазам. Новый день ворвался в каюту.

Пашка едва смог сесть на кровати.

– Ну? И как сегодня будем работать? Да-а, дела…

В дверь постучали.

– Родж! Иди на хрен! Я пошевелиться не могу!

Из-за двери бодро ответили:

– Главное, чтобы шевелилось то, куда ты меня послал. Я просто узнать, когда некролог вывешивать?

– Да пошел ты! Не дождетесь!

– Иду, иду! Как ты любишь говорить – не провожай!..

Пашка не с первой попытки встал, сделал несколько шагов. Даже сполоснул лицо – ничего, терпимо. Причесался. Снова стук в дверь.

– Что, адрес забыл, куда идти? Родж, сволочь бессердечная! – Пашка повернул стопор в двери. Открыл. Приготовил пару крепких слов и адрес нового пункта назначения, куда следует Веселому Роджеру доставить свое бренное тело. Рука застыла в приподнятом состоянии. На пороге стояла еще недавно снившаяся итальянка.

– Buongiorno dolcezza. Sei ancora vivo? – Она улыбалась во все свои тридцать два белоснежных зуба или сколько там у них.

Он стоял истуканом, как если бы сейчас увидел шедшую на него «волну-убийцу», о которой на корабле не говорил только ленивый. Пашка понял – если прозвучало «vivo», значит, тоже интересуются его перспективами на ближайшие сто лет.

– Здрасьте… – Он сделал попытку ожить. – Ой!.. – Пашка схватился за причинные места, которые единственные не пострадали в солнечном коллапсе и сейчас были не прикрыты – он всегда спал обнаженным.

– Wow! Una vista incredibile! Degno di nota! Bravo! Incredible show!..

Без перевода было понятно, что она впечатлена увиденным и ее личное утро задалось…

Пашка в секунду замотался в простыню и сейчас стоял перед ней как римский император.

– «Все прекрасное редко!» – Кивнула она куда-то чуть ниже середины белого изваяния в лице русского жонглера. – Это сказал Марк Тулий Цицерон, – Ее английский был практически без изъянов, – Как самочувствие, погорелец? – Она поиграла тюбиками кремов.

– «В мужестве два главных проявления: презрение к боли и презрение к смерти.»

– ?! – Итальянка приподняла брови в немом вопросе.

– Он же – Марк Тулий.

– В России знают, кто такой Цицерон? – У нее в очередной раз взметнулись брови. Она попыталась поаплодировать, но руки были заняты.

– О’кей! Ложись!

«Сны как-то уж очень стремительно сбываются…» – подумал Пашка и не двинулся с места.

– Ложись! Буду лечить. Распустишь руки, сломаю в секунду. Я предупредила!..

Ее взгляд и интонация не вызывали никаких сомнений – эта сломает!..

Пашка покорно лег на живот. Та бесцеремонно стянула с него простыню и выдавила из тюбиков на спину густую жидкость. Его словно обожгло, но он мужественно преодолел секундную слабость, оправдал оказанное ему Марком Тулиевичем доверие. Тот сейчас был бы им доволен.

…Она водила бархатной прохладной ладонью по спине, размазывая крем. Специальный гель от ожогов в избытке лег на лицо, открытые плечи, живот. Этой успокаивающей благодати удостоились обгоревшие ноги, минуя область, которая не нуждалась в спасительном бальзаме. В этот час не было даже намека на эротику или что-то в этом роде. Пашка постанывал от удовольствия, но боялся пошевелиться, опасаясь за руки…

Операция спасения закончилась так же неожиданно, как и началась.

В дверях она обернулась, протянула руку.

– Валентина! Валентина Виторелли. – Она, как тогда на палубе, снова ослепила Пашку зеленью глаз и какой-то простой приятной улыбкой.

– Пашка. Жара. То есть, – замотал он головой, – Павел Жарких! – В свою очередь тоже протянул руку. Простыня предательски соскользнула с плеч, ее удалось поймать только в районе колен. Валентина рассмеялась каким-то потрясающе нежным грудным голосом. Сегодня она рассмотрела Пашку со всех сторон и не один раз. Он был пунцовым теперь не от загара. Это не укрылось от Валентины.

– Ты не в