Отец не перебивает.

— Втащил я ему, в общем, без всякого бусидо. Морда в фарш. На Скорой увезли… — заканчиваю я всю эпопею.

— Ждём иск?

— Скорее всего.

— Понятно, — встаёт отец, меряет комнату шагами.

— Я не прав?

— Не прав.

Отворачиваюсь зло. С хера ли я не прав?!

— Но втащил ты ему правильно.

— В чем, тогда, не прав??

— Потому что не тебе, сопляку, Бессо судить, понял? Историю я эту знаю с другой стороны. Это ты только за себя отвечаешь: захотел — втащил, захотел — мимо прошёл. А у Бессо пацанов сколько? Он один везёт на себе огромный проект. Сколько там неблагополучных? Интернатовских? Где б твой Ванька был, если бы Бессо себе позволял то, что ты себе позволил, м? Что бы он им сказал — простите, у меня вендетта? Я буду морды ломать и по зонам чалиться. А ваша спортивная карьера и труд всех этих лет — в топку! И туда же ваша перспектива из дерьма в спортсмены мирового уровня выйти. Что толку, что Бессо бы ему морду сломал? Морда заживёт. Рустама надо статуса лишить, наследства отцовского, стереть как легенду! Это взрослое наказание. И Бессо работает над этим. Даже девочка эта его поняла, и согласилась с его решением. Потому что — зрелая, — проходится по больному отец.

— А я не зрелый, значит?!

— А ты…Ты слишком порывист. Переосмысли. Так, в общем! Сопли, слюни подобрал. Поймал дзен и спать. Завтра поедешь и извинишься перед Бессо. Не нужен тебе другой тренер.

Хочется спорить! Но… и не хочется. Извиниться перед Бесом хочется больше. Отец прав… Бес отвечает за всех, я — только за себя.

— Ты, как еë мужчина, сделал то, что должен. Он, как ответственный за пацанов, школу и престарелого отца тоже сделал то, что должен. А девушка… Приедет твоя девушка, если способна твои поступки оценить. Если не способна, то ты ошибся с девушкой. Всë!

Не приедет… Сюда она не приедет, вспоминаю я её истерику по поводу разницы в возрасте, и моей мамы.

И я не поеду…

Иду наверх.

— Марик, а ужинать?

— Не, мам. Я посплю… И завтра не надо, пожалуйста, ничего, ладно?

Пишу смску:

«Бессо Давидович, извините. Я погорячился. Я не прав».

Отвечает:

«Принимается. Послезавтра — в строй».

А Алëне — не могу. Не могу и всë.

Уткнувшись в подушку беззвучно вою от тоски.

Мама тихонечко приносит мне чай. Он пахнет мёдом и молоком…

Всё болит. Но боль в груди затмевает всё остальное.

Где взять этот чертов дзен?

— Вену…

На автомате колю парням препараты.

— У Тарханова днюха сегодня, — требовательно смотрит на меня Шмелëв.

— Я знаю, Ром, — отвожу взгляд.

— А мы не отмечаем. Знаете почему?

Догадываюсь!

Он выходит, я проверяю телефон.

Слов мой лев больше не желает. Ни извинения, ни поздравления не читает.

— Всë, закончились, наконец-то! — выглядывает за дверь Люба.

— Люба, мне до вечера уехать надо. Отпустишь?

— Отпускаю тебя, дочь моя, до утра. Без фейеричной ночи — это не поздравление, я считаю!

— Господи, да о чем ты? Он не отвечает мне даже.

— Приезжай а натурель! Красиво опускайся на колени, выразительно смотри в глаза и…

— Люба! — с возмущением смотрю на неё. — Он с родителями живёт.

— Ну дверь заприте.

Нет, с ней невозможно это обсуждать. Один секс на уме.

До встречи с Бессо ещё есть несколько часов. Забираю из ювелирной мастерской цепочку Марата с кулоном. Он её там потерял в песке. Порвалась во время драки. Потом готовлю дома торт для моего котёнка. Я не знаю, примет ли он его. Но ничего более тёплого и личного я в подарок придумать не могу. И готовлю самый сложный и вкусный — «Дамские пальчики». Начиняю каждый пальчик творожным кремом, пропитываю сметаной, украшаю шоколадной крошкой, глазированой клубникой.

Не хочет меня видеть?

Я была не права, да. Но я так за него боялась! Я и сейчас боюсь.

Но ты сделаешь это, Ростовская, — параллельно убеждаю я себя. Ты приедешь, поздороваешься с его родителями, попросишь передать. И если они решат сказать тебе пару ласковых — молча выслушаешь. Но торт отдашь!

Упаковываю в красивую кондитерскую коробочку с прозрачным окошком.

Бессо звонит.

— Ты не передумала ехать?

— Нет, конечно.

— Я могу и без тебя…

— Нет, я хочу участвовать в этом разговоре. Чтобы у него не было сомнений.

— Тогда, через час в больнице.

Надеваю своё самое красивое летнее платье, золотистые босоножки на каблуке, длинные серьги, подчёркивающие шею. Парфюм…

А вдруг мы увидимся. Красивую женщину простить легче, да?

Долго смотрю на себя в зеркало, ищу по привычке асимметрию лица. Но её практически нет. Делаю пару штрихов, чтобы подчеркнуть черты и скрыть мелочи, которые замечаю только я. Я немного зациклена, наверное, на этом. И не только на этом. У меня много не заживших ранений в душе. Я не хотела их перекладывать на Марата. Но так вышло… И, наверное, я готова с ним про себя проговорить какие-то вещи. Если он захочет, конечно.

Забираю тортик с собой.

Больница совсем рядом. Я снимала квартиру поближе. Полгода туда как на работу…

Поднимаюсь сразу в отделение травматологии.

Какая там палата? Одиннадцатая? А я лежала в седьмой. Заглядываю.

Рустам с загипсованным плечом. Это перелом ключицы и ребра. Вроде — мелочь, но вещь мучительная. А вот на лице травмы посерьёзнее. Челюсть зафиксирована. Говорить и есть не сможет ещё очень долго!

Я не злорадствую, нет. У меня всё сжимается от воспоминания — каково это. Пальцы начинают дрожать.

В палате ещё трое мужчин. Нервно здороваюсь, ловя взглядом глаза Бессо.

— Алёна Максимовна, — представляет меня он. — А это Сергей Иванович, адвокат Рустама. И Лев Русланович… Тарханов.

Оу… Шевелю губами, не зная куда деть глаза. Как неожиданно!

— Здравствуйте, — заикаюсь я, поправляя волосы.

Чувствую, как меня зондируют взгляды мужчин.

— Собственно, — продолжает Бессо, — будет иск от вас, будут два встречных от нас. Один от Алёны за события прошлого года.

Я поспешно киваю, подтверждая, глядя в глаза Рустаму.