почти шепотом. — Я работал над главным проектом, который заложил основы моего великого открытия.

— Прекрасно.

Кирш кивнул:

— Это правда прекрасно. Ты не представляешь, как мне не терпится поделиться с миром своим открытием. Оно совершит настоящий переворот в умах. Без преувеличения: эффект будет не меньший, чем от революции Коперника.

Лэнгдон поначалу подумал, что Эдмонд шутит, но выражение лица друга было абсолютно серьезным. Революция Коперника? Эдмонд никогда не отличался скромностью. Но всему есть предел. Николай Коперник — отец гелиоцентрической системы. Он доказал, что планеты вращаются вокруг Солнца, а не наоборот. Это привело к настоящей научной революции в шестнадцатом веке и упразднило традиционное учение церкви о том, что Земля, на которой живет человечество, находится в центре Божьего мира. Церковь еще три века отрицала и порицала учение Коперника, но ничего не смогла поделать: картина мира стала иной.

— Смотрю, тебе не нравится Коперник, — сказал Эдмонд. — Может, тогда Дарвин?

Лэнгдон улыбнулся:

— Один другого не лучше.

— Хорошо. Скажи: какие два главных вопроса задает себе человечество на протяжении всей истории?

Лэнгдон задумался.

— Ну, наверное: «Как все началось?» и «Откуда мы появились?».

— Верно, это все один вопрос — первый. А второй логически вытекает из первого, только не «откуда мы появились», а…

— «Куда мы идем?»

— Именно. Эти две тайны лежат в основе человеческого опыта. Откуда мы? И что нас ждет? Происхождение человека и его предназначение, судьба. — Эдмонд испытующе смотрел на Лэнгдона. — Так вот, Роберт. Я… Я нашел очень простые ответы на эти вопросы.

Лэнгдона потрясли слова Эдмонда. Даже невозможно представить, что из этого следует.

— Я… правда не знаю, что и сказать.

— Ничего не надо говорить. У нас еще будет время все подробно обсудить — после презентации. Сейчас меня волнует другое: оборотная сторона всего этого, побочный эффект моего открытия.

— Ты боишься каких-то последствий?

— Еще как боюсь. Ответив на два главных вопроса, я вступил в прямой конфликт с традиционными учениями, освященными тысячелетней историей. Происхождение человека и его судьба — исконная вотчина религии. Я вторгся на чужую территорию. Увы, адептам любой религии мира не понравится то, что я скажу.

— Теперь понятно, — кивнул Лэнгдон, — почему год назад в бостонском ресторане ты два часа кряду выносил мне мозг религиозными вопросами.

— Совершенно верно. И если ты помнишь, я пообещал: еще на нашем веку все религиозные мифы будут окончательно развеяны наукой.

Да, такое не забывается. Дерзкие слова Кирша до сих пор звучали в ушах Лэнгдона.

— Помню. Но я возразил тебе, Эдмонд. Религия в течение тысячелетий пережила не одно научное открытие, и она играет очень важную роль в обществе. Конечно, религия менялась и будет меняться, но никогда не умрет.

— Точно. А я тебе сказал тогда, Роберт: цель моей жизни — с помощью научных истин победить религиозный миф.

— Сильно сказано.

— И тогда, Роберт, ты дал мне совет. Если когда-нибудь я открою «научную истину», которая будет противоречить религиозной доктрине или даже подрывать ее, имеет смысл поговорить с серьезными религиозными деятелями, и они объяснят мне, что наука и религия говорят об одном и том же, только на разных языках.

— Все правильно. Ученые и священники часто используют разные слова, чтобы описать одни и те же тайны вселенной. Конфликт скорее семантический, чем метафизический.

— Я последовал твоему совету, — продолжил Кирш. — И проконсультировался с духовными лидерами по поводу своего открытия.

— Что?

— Ты слышал о Парламенте религий мира?

— Конечно. — Лэнгдон с большим энтузиазмом принимал любые попытки наладить межконфессиональный диалог.

— В этом году, — сказал Кирш, — Парламент собрался в окрестностях Барселоны, в часе езды от моего дома, в монастыре Монтсеррат.

Знаменитое место, подумал Лэнгдон. Много лет назад он был на той горе.

— Я узнал, что они заседают почти в то самое время, когда я планировал объявить о своем открытии, и подумал…

— …что это знак Божий?

Кирш улыбнулся:

— Что-то вроде того. Словом, я связался с ними.

— Ты выступал перед всем Парламентом? — удивленно воскликнул Лэнгдон.

— Что ты! Это слишком опасно. Я не хотел допустить утечки информации раньше времени. Поэтому встретился только с тремя — с представителями христианства, ислама и иудаизма. У нас состоялся конфиденциальный разговор в монастырской библиотеке.

— В библиотеке? — удивился Лэнгдон. — Но туда же никого не допускают.

— Ну, я сказал, что нужно найти безопасное место — никаких телефонов, видеокамер, посторонних. Они выбрали библиотеку. Перед тем как все рассказать, я попросил их пообещать, что они будут держать услышанное в секрете. Они обещали. Так что, кроме них, о моем открытии никто не знает.

— Интересно. И как они отреагировали на твои слова?

— Понимаешь, — смущенно ответил Кирш, — похоже, я не очень хорошо все преподнес. Ты же знаешь, Роберт, я склонен увлекаться, и вообще дипломатия — не мой конек.

Лэнгдон улыбнулся:

— Знаю, поговаривают, что тебе не мешало бы пройти групповую психотерапию, — с улыбкой сказал Лэнгдон. Как, впрочем, и Стиву Джобсу, и многим другим гениям.

— Короче, со свойственной мне прямотой я начал разговор с того, что выложил им всю правду: религия — это форма массового заблуждения, и как ученый я не могу понять, почему миллиарды разумных людей верят непонятно во что и позволяют собой руководить непонятно кому. Тогда они спросили: зачем же я пришел говорить «непонятно с кем»? На что я ответил просто: пришел посмотреть, как они отреагируют на мое открытие. Мне важно знать, как оно будет воспринято в религиозных кругах.

— Очень дипломатично, — усмехнулся Лэнгдон. — Ты же знаешь: иногда простота хуже воровства. А прямота — не самая лучшая политика.

Кирш небрежно отмахнулся:

— Всем давным-давно известно, что я думаю о религии. Я считал, они оценят мою прямоту. Как бы то ни было, я рассказал о своем открытии и подробно объяснил, как оно все изменит. Показал на смартфоне видео, на мой взгляд, довольно впечатляющее. Они не проронили ни слова.

— Но хоть что-то они должны были сказать? — Лэнгдону становилось все интереснее, что же такое открыл Кирш.

— Я надеялся на обсуждение, но католик, епископ, не дал двум другим и слова сказать. И посоветовал мне не обнародовать открытие. На что я ответил, что обнародую его через месяц.

— Но ты же собираешься это сделать сегодня.

— Именно. Но я не хотел, чтобы они запаниковали и попытались сорвать мне презентацию.

— А если они узнают, что презентация сегодня? — спросил Лэнгдон.

— Думаю, не обрадуются. Особенно один из них. — Кирш пристально смотрел на Лэнгдона. — Священник, который устроил нашу встречу. Епископ Антонио Вальдеспино. Ты знаешь, кто это?

Лэнгдон задумался.

— Он из Мадрида?

— Именно, — утвердительно кивнул Кирш.

Не самый