Двадцать минут назад министрант, как обычно, помогал епископу в ризнице облачиться для мессы. Едва они закончили, епископ получил смс-сообщение и, не сказав ни слова, быстро куда-то ушел. Но куда? Министрант уже побывал в алтаре, ризнице, даже в туалетной комнате епископа и теперь бежал в административное крыло собора — в кабинет. Послышались первые торжественные органные аккорды. Уже началось входное песнопение! Министрант с разбегу остановился у кабинета епископа и с удивлением увидел полоску света под дверью.

Он тут?! Министрант осторожно постучал:

– ¿Excelencia Reverendísima?[273]

Тишина. Он постучал сильнее:

– ¡¿Su Excelencia?!

Снова нет ответа. Может, что-то случилось? Министрант нажал на ручку и приоткрыл дверь.

– ¡Cielos![274] — вырвалось у него, когда он заглянул в кабинет.

Епископ Вальдеспино сидел за большим столом из красного дерева, неотрывно глядя в светящийся экран ноутбука. Он был в полном облачении — на голове митра, риза ниспадает с плеч. Пастырский посох небрежно прислонен к стене. Министрант вежливо кашлянул.

— La santa misa está…

— Preparada, — оборвал его епископ, не отводя взгляда от экрана. — Padre Derida me sustituye[275].

Министрант в замешательстве смотрел на епископа. Отец Дерида? Простой священник на субботней мессе — это странно!

– ¡Vete ya! — отрезал Вальдеспино, не поднимая головы. — Y cierra la puerta[276].

Испуганный юноша повиновался: немедленно вышел из кабинета и закрыл дверь. Возвращаясь бегом туда, где торжественно гремел орган, министрант ломал голову над тем, что именно епископ так внимательно изучает в компьютере и что может быть важнее, чем служение Господу?

В это самое время адмирал Авила, пробираясь через толпу гостей в атриуме музея Гуггенхайма, с удивлением заметил, что почти все разговаривают со своими гарнитурами. Похоже, аудиотур — интерактивный. Хорошо, что он избавился от этой штуки.

Сейчас нельзя ни на что отвлекаться.

Он посмотрел на часы, потом в сторону лифтов. Толпа. Все стремятся наверх, туда, где состоится презентация. Авила решил пойти по лестнице. Шагая по ступеням, он вдруг снова, как и накануне, ощутил мелкую дрожь в руках. Неужели я стал человеком, который способен убивать? Безбожники, взорвавшие его жену и сына, похоже, разрушили и его душу. Мои действия санкционированы свыше, как заклинание повторял он себе. То, что я делаю, угодно Богу.

Одолев первый пролет, он обратил внимание на женщину, которая стояла на площадке неподалеку. Новая звезда Испании, думал он, глядя на знаменитую красавицу.

Женщина была в белом обтягивающем платье с черной диагональной полосой. Стройная, темноволосая, грациозная, она не могла не вызывать восхищения, и Авила заметил, что не он один смотрит на нее.

Кроме восхищенной публики с женщины в белом не сводили глаз два лощеных телохранителя. Они неотступно следовали за ней с настороженной уверенностью хищного зверя. Оба в синих блейзерах с шевронами, на которых вышита монограмма «КГ».

Авила не удивился их присутствию, но его сердце забилось быстрее. Как бывший военный он прекрасно знал, что означает эта монограмма. Парни скорее всего вооружены и натасканы так, как мало кто из телохранителей.

Надо быть особенно осторожным, подумал Авила.

— Привет! — услышал он вдруг мужской голос прямо у себя за спиной.

Адмирал вздрогнул и обернулся.

Перед ним стоял, широко улыбаясь, пузатый мужчина в смокинге и ковбойской шляпе.

— Отличный прикид! — сказал он, указывая пальцем на форменный китель Авилы. — Интересно, где такие дают?

Там, где платишь за него кровью и верностью, мысленно ответил Авила.

— No hablo inglés[277], — пожав плечами, сказал он и пошел вверх по лестнице.

На третьем этаже Авила увидел табличку «Туалет» и пошел по длинному коридору в направлении, указанном стрелкой. Он был почти у цели, когда свет в музее начал мигать — «первый звонок», гостям вежливо предлагали подняться в зал презентации.

В пустом туалете Авила прошел в самую дальнюю кабинку и запер дверь. Оставшись в одиночестве, он почувствовал, как в душе просыпаются знакомые демоны, и испугался, что они снова увлекут его в беспросветную бездну.

Пять лет прошло, а память по-прежнему не отпускает меня.

Рассердившись на себя, Авила отогнал мрачные мысли и достал из кармана четки. Аккуратно повесил их на крючок для одежды на дверце кабинки. Глядя, как бусины и распятие тихо покачиваются, он невольно залюбовался. Благочестивый человек пришел бы в ужас, узнав, для какой цели Авила предназначил эти четки. Но Регент заверил, что в мрачные времена прощаются самые страшные грехи. Бог простит все, сказал Регент, если это сделано во имя святой цели.

Под защитой не только душа Авилы, но и тело. Он посмотрел на татуировку на руке.

Как древняя хризма — монограмма имени Христа, — этот знак целиком составлен из букв. Строго следуя инструкции, Авила нанес его с помощью особых чернил и иглы три дня назад. Поэтому кожа вокруг была еще красноватой и побаливала. Если его схватят, говорил Регент, достаточно показать знак, и не пройдет нескольких часов, как его отпустят.

Наши люди есть на самых верхних этажах власти, сказал Регент.

Авила уже успел убедиться в этом: он чувствовал, что его словно покрывает защитная мантия. Значит, есть еще люди, которые уважают традиции. Возможно, когда-нибудь и Авила войдет в элиту, но сейчас он готов сыграть любую роль ради святого дела.

В тишине кабинки он достал телефон и набрал тайный номер.

Ответили сразу, на первом гудке:

– ¿Sí?

— Estoy en posición, — сообщил Авила, ожидая дальнейших инструкций.

— Bien, — сказал Регент. — Tendrás una sola oportunidad. Aprovecharla será crucial[278].

Глава 11

В тридцати километрах от Дубая с его сверкающими на солнце небоскребами, искусственными островами и роскошными виллами знаменитостей на побережье залива располагается город Шарджа — ультраконсервативный исламский центр и культурная столица Объединенных Арабских Эмиратов.

Больше шестисот мечетей и лучший в регионе университет превратили Шарджу в оплот науки и духовности, чей фундамент покоится на прочной основе огромных запасов нефти и твердой убежденности правителей в том, что их подданные обязаны получить самое лучшее образование.

Этой ночью семейство глубоко чтимого в Шардже алламы Саида аль-Фадла собралось вместе и молилось. Но это был не ночной намаз тахаджуд. Семейство молило аллаха, чтобы он вернул любимого отца, дядю, мужа, который таинственным образом бесследно исчез.

Местная пресса сообщала, что, по словам одного из коллег аль-Фадла, обычно невозмутимый аллама после возвращения с заседания Парламента религий мира все время «был странно возбужден». К тому же коллега случайно оказался свидетелем телефонного разговора. Саид с кем-то спорил, судя по всему, по-английски. Этого языка