При таких рисках неудивительно, что все больше производителей миндаля задумываются о возможностях привлечения местных пчел. Эрик тут же отметил, что высаживание нескольких цветущих растений и возведение живой изгороди ситуацию не спасут, поскольку даже сады с наиболее привлекательными для пчел культурами вынуждены каждый год арендовать медоносных пчел. Проведенные исследования позволили установить связь между наличием диких видов растений и увеличением урожая фруктовых деревьев и показали, что дополнительное высаживание дикорастущих растений может быстро в три раза увеличить разнообразие опылителей в саду. Эти растения благотворно воздействуют и на медоносных пчел[168], предоставляя им разнообразное питание и давая возможность отдохнуть от постоянных перелетов. Пчеловоды ценят (и разыскивают) такие сады, где бы их ульи могли оставаться и после цветения миндаля, предоставляя пчелам широкий ассортимент нектара и пыльцы. С точки зрения охраны природы такие местообитания, созданные для пчел, в свою очередь, приносят многочисленные «экологические выгоды» на всех уровнях: складывается определенный круг полезных насекомых (и не только насекомых), происходит связывание углерода, повышается увлажнение почвы и в нее привносится органика. Однако те, кто воплощает это в реальность, часто руководствуется более глубинными мотивами, не связанными с непосредственной материальной выгодой: так, по словам Брэдли, помощь пчелам — «дело правое», и обитатели ранчо Баферов хотят подавать пример остальным. Он долго беседовал с Эриком о том, как сажать растения, чтобы они были заметны со стороны главной дороги и привлекали внимание. «Мы хотим, чтобы люди это видели», — сказал Брэдли.

До отъезда с ранчо мы познакомились с матерью Бафера, его сестрой и зятем, с которым обсудили тракторы, отведали свежих персиков с дерева, растущего позади дома. У нас появился четкий план по созданию среды обитания для пчел: «Ксеркс» будет отвечать за техническую сторону вопроса и оплатит расходы на саженцы, а ранчо Баферов предоставит рабочую силу. В первую очередь будут сделаны посадки вдоль дорог, затем — ряды живых изгородей, а потом предстоит обустроить несколько гектаров земли со старыми прудами и пастбищами. Эрик решил, что в процессе осуществления этих проектов его ранчо, несомненно, станет кандидатом на участие в новой сертификационной программе Bee Better. В рамках этой программы, руководствующейся правилами честной торговли и поддержки производителей экологически чистой продукции, все товары, полученные способом, благоприятным для пчел, будут маркироваться узнаваемой наклейкой, что должно принести производителям экономическую выгоду. Брэдли обязался изучить данный вопрос, после чего мы распрощались с ним и погрузились в арендованный нами автомобиль. «Я рад, что работаю с вами, парни», — сказал он на прощание, при этом я не стал напоминать ему, что являюсь всего лишь наблюдателем. Мне нравилось чувствовать свою причастность к этой команде.

Эрику и мне нужно было ехать в аэропорт, но оставалось еще достаточно времени для того, чтобы сделать остановку у разросшейся живой изгороди, которую он захотел мне продемонстрировать. «Изменения в этой местности просто ошеломительные, — пояснил он. — На твоих глаза буквально из пыли вырастают цветущие заросли, полные жизни… Это просто невероятно». Эрик заметил, что восстановленные им участки, помимо пчел, посещают самые разные существа: от бабочек и колибри до змей, койотов, фазанов и хищных птиц. Однажды сокол-сапсан прямо у него над головой поймал в воздухе скворца. «Понятия не имею, откуда они все берутся», — сказал он. И, когда мы проезжали мимо бесконечных садов и полей, подходящих к самой дороге, я понял причину его удивления. Едва ли здесь можно было увидеть хотя бы клочок естественной растительности — здесь, где, по словам натуралиста Джона Мьюра, было когда-то величайшее в мире «пчелиное пастбище». Вспоминая свой первый визит сюда весной 1868 г., Мьюр описывал долину как «на удивление роскошный сплошной ковер из цветущих растений-медоносов; проходя расстояние в четыреста миль из одного его конца в другой, с каждым своим шагом вы будете давить более сотни цветков»[169]. Однако сильно обнадеживает тот факт, что после 100-летней интенсивной культивации этих земель здесь сохранились еще местные пчелы и другие представители животного мира, словно незримые отголоски природного пастбища, описанного Мьюром, все еще присутствовали здесь и готовы были возродиться во всей красе, где бы ни появился цветочный оазис.

Когда мы, наконец, добрались до зеленых насаждений, в тоне Эрика неожиданно появились оправдывающиеся нотки, как если бы он переживал о том, что после всего увиденного я буду разочарован. Он пояснил, что сейчас конец сезона, много пчел не встретишь, а конкретно с этим участком было и вовсе не все в порядке. «По правде говоря, он находится в бедственном состоянии», — сказал Эрик и перечислил ряд происшествий от затопления до заблудших дорожных грейдеров и пьяного водителя, проехавшегося по большому участку новых посадок. Но, несмотря на все это, я еще из машины мог видеть, что насаждения делали свое дело. Они протянулись густой зеленой полосой вдоль дороги, словно зеленая волна, ударяющаяся о песчаный пляж. Кусты цеанотуса (краснокоренника), полынь и лебеда с человеческий рост перемежались с зарослями многолетников, таких как калифорнийская гречиха и тысячелистник. Густая тень от всей этой зелени резко контрастировала с противоположной стороной дороги — совершенно сухой пыльной обочиной, на которой кое-где торчали скелеты васильков, что выглядело весьма забавно. Мы остановились, и, пока Эрик отвечал на телефонный звонок, я выбрался из машины под палящие лучи солнца, чтобы хорошенько осмотреться.

В июле даже Джону Мьюру было бы нелегко отыскать цветы среди зеленых насаждений в Калифорнийской долине. В знойную, засушливую пору лето, по его словам, становится «сезоном сна и отдыха»[170] для местных растений, и меня не удивило, что большинство кустарников и многолетних трав уже отцвели. Правда, в их зелени еще пульсировала жизнь. Я видел пауков, ос и множество стройных стрекоз, сидевших на сучках и кончиках веток. Услышал пересмешника, бесконечно повторяющего свою звонкую песенку где-то за кустом бузины, и скрипучие крики тиранна[171] над головой. Потом заметил группу гринделий, еще цветущих, — тот же вид, на который Эрик обратил мое внимание возле ранчо Баферов. Их желтые цветки сверкали на солнце, через несколько минут две толстоголовки и белянка-репница устроились на них, чтобы попить нектар. А следом появилась пчела — небольшая блестящая галиктида с четкими узкими черными и белыми полосами на брюшке. Пыльца, налипшая у нее на задних ногах, говорила о том, что она собирает ее для гнезда, расположенного где-то поблизости, и я смотрел, как она деловито счесывает с себя золотистые зерна, перемещая их назад к обножке в корзиночках. В другом месте это зрелище не представляло бы собой ничего особенного — просто местная пчела собирает пыльцу на местном цветке. Но здесь, в одном из районов мира с самой высокой интенсивностью сельского хозяйства, эта одинокая маленькая пчела стала для меня ярким символом жизнестойкости и надежды на восстановление популяций пчел практически где угодно. Неудивительно, что «Ксеркс» сотрудничает с разного рода землевладельцами ради создания новых мест обитания для пчел повсюду — от задних двориков и садов до полей для гольфа, парков и аэропортов. «Это под силу каждому», — сказал Эрик, то же самое я услышал, когда беседовал с исполнительным директором «Ксеркса» Скоттом Хоффманом Блэком.