назидания. В предисловии к поэме Сана'и говорит о высокой миссии поэта, сравнивает его с пророками и святыми. Подобно Насир-и Хусраву, Сана'и утверждает божественное происхождение дара истинного поэта и приближение его речей к пределу пророческой мудрости.

Поэма, превышающая десять тысяч бейтов, распадается на десять глав, каждая из которых, в свою очередь, делится на более мелкие части. Первая глава посвящена прославлению единства Божьего (таухид). Вставных притч в ней немного, но именно эта глава содержит знаменитый рассказ о трех слепцах, ощупывавших слона и сообщивших три различных мнения о том, как он выглядит. Этот анекдот в различных вариациях позже повторялся многими поэтами-дидактиками.

Вторая глава посвящена восхвалению пророка Мухаммада, его преемников (праведных халифов), а также его потомков. Особым пафосом отличается панегирик ‘Али и его сыну-мученику Хусайну, что в целом свидетельствует о благосклонном отношении поэта к шиизму.

В третьей главе дается характеристика Разума (‘акл). В его трактовке Сана'и исходит как из философского понятия Перворазума, принятого в среде неоплатоников, так и из древней традиции восхваления Духа Разума, восходящей к зороастризму и представленной в раннем иранском эпосе (Абу Шукур Балхи, Фирдауси) и дидактике (Насир-и Хусрав).

Четвертая глава посвящена восхвалению знания (‘илм). По-видимому, и в данной главе поэт опирается на опыт предшественников, как суфиев, так и исмаилитов, и трактует знание и науку как путь постижения Истины (Бога). В этой главе в поэме впервые возникает тема осуждения гордыни и показного благочестия, которая, так или иначе, проходит через все остальные главы. Знание должно сочетаться с кротостью (хилм), служить благим целям, а не личной выгоде. В поэме Сана'и продолжается линия осуждения лицемеров, которая была начата в персидской поэзии ‘Абдаллахом Ансари и Насир-и Хусравом и нашла в дальнейшем блестящее воплощение в лирике Хафиза. Все поэты в своем неприятии двуличия опирались на соответствующие коранические мотивы порицания лицемеров (мунафикун), принявших ислам ради безопасности и личной выгоды. У Сана'и в главе «О знании» об этом говорится так:

Всякий, кто ищет от науки искренности (садак), побеждает,

Тот же, кто в ней ищет лукавства, погибает.

Знания искреннего человека – в его сердце,

Знания двуличного – только на его языке.

Пятая глава поэмы посвящена любви и содержит характеристику любимого и любящего. Эта часть «Сада истин» в наибольшей степени окрашена суфийскими настроениями, поскольку именно любовь признается универсальным средством познания Бога и сотворенного им мира. Отдавая предпочтение озарению перед логическим размышлением, поэт говорит:

Разум в квартале любви – незряч,

Умствование – это дело Бу ‘Али Сины.

Признавая силу разума и логики, Сана'и считает, что она имеет значительные ограничения в познании сущего, и лишь любовь открывает человеку тайны, которые недоступны разуму. Подлинная любовь рассматривается поэтом как самоотречение, отсутствие себялюбия, растворение в объекте поклонения. В одной из притч этой главы можно найти отголосок античного сюжета о любви Геро и Леандра. В ней рассказывается о влюбленном, много раз переплывавшем реку Тигр, чтобы встретиться с любимой. Однажды он заметил пятнышко на лице подруги и после этого не смог переплыть реку и утонул. Повышенное внимание к деталям, обнаруживающее изъяны в объекте любви, по мнению Сана'и, является признаком исчезновения божественного экстаза, который и помогал юноше ранее безопасно преодолевать препятствия на пути любви.

Завершает главу о любви великолепное описание ночи с перечислением различных звезд. Описание звездного неба широко представлено как в лироэпических, так и в эпических жанрах. В касыде оно являлось неотъемлемым атрибутом васфа, присутствующего в рахил (странствие по пустыне), а в эпосе, прежде всего в «Шах-нама» – одним из типов стандартного зачина, открывающего дастан (повесть). Однако лишь у поэтов религиозно-философского направления это описание приобретает черты аллегорической картины, смысл которой должен указать на искусство Творца и величие сотворенной им вселенной. Описание ночи, включенное в поэму Сана'и, несомненно, произвело огромное впечатление на Низами и оказало влияние на соответствующую главу его поэмы «Сокровищница тайн» (Махзан ал-асрар).

Шестая глава «Сада истин» – об «универсальной душе» (ан-нафс ал-кулли), которая выступает здесь иногда в облике старца-наставника. В этой главе речь идет главным образом о преодолении мирских страстей и обращении к духовному началу. Рассуждая о природе материального мира, Сана'и обращается к тому же мотиву, что и Насир-и Хусрав, сравнивая мир с матерью, с которой сын не должен заключать брачного договора, если он не гебр (т. е. зороастриец). В одной из касыд Насира можно прочитать такие стихи:

Мир земной есть недобрая старая мать, ею

Не обольщайся, если ты достоин райских гурий.

Не протягивай к ней руку, ведь для тебя

Мать запретна, если ты из людей праведной веры.

Сана'и повторяет метафору практически дословно, что, впрочем, как и многие другие примеры, свидетельствует о прямой преемственности Сана'и по отношению к Насир-и Хусраву, чьим проповедническим и художественным опытом он воспользовался и в поэмах, и в касыдах. У Сана'и говорится:

Раз мир – мать, а ты – его сын,

Можешь ли ты заключать с ним брачный договор, если ты

                                                                   не гебр?

Мотив и в том, и в другом случае построен на осуждении мусульманами («людьми праведной веры») зороастрийского обычая кровнородственных браков (хветукдас). Иначе этот мотив реализует Фарид ад-Дин ‘Аттар: в отличие от метафорического толкования у предшественников, он предлагает аллегорическое:

С той матерью, что меня родила, я вновь соединился,

Потому и зовут меня гебр, что сочетался я с матерью.

Я родился от девственной матери, потому зовут меня ‘Иса,

И потому мне вновь удалось вкусить материнского молока.

Далее в поэме тематика распределена по главам следующим образом: седьмая глава – о бренности земного бытия, восьмая – об астрологии, девятая – «Притчи о друзьях и врагах». Десятая рассказывает об авторе и о причинах его ухода от мира. В последней главе он вновь обращается к вопросу о назначении слова и призвании совершенного стихотворца, демонстрируя приверженность концепции поэта-пророка. Возвращаясь к мотивам интродукции, автор сравнивает свое творение с Кораном, правда, делает это с известными приличествующими случаю оговорками:

Если бы не я написал ее (поэму),

То див назвал бы ее «персидским Кораном».

Поэт утверждает, что демонические силы так же боятся его слов, как священных айатов, но не могут так назвать «Сад истин», поскольку он есть речь человека, тогда как Коран есть слово Божье. Продолжая традиционное