лежит в основе переосмысления традиционной календарной топики, но и упоминанием в ряде бейтов коранических эпитетов Аллаха (Податель, Всемогущий, Вседержитель и т. д.).

Мотив поминания птицами божественных имен не может не вызвать еще одну ассоциацию с кораническими образами, содержащимися в следующих айатах Корана: «Мы даровали Дауду и Сулайману знание. И сказали они: “Хвала Аллаху, который дал нам преимущество пред многими из Его рабов верующих!” И унаследовал Сулайман Дауду и сказал: “О люди, научены мы языку птиц (мантик ат-тайр), и даровано нам все! Поистине, это – явное преимущество!”» (Коран, 27:15,16). Суфийская традиция толкования Корана в лице великого религиозного философа Ибн ал-‘Араби утверждает, что знание, дарованное Сулайману (то есть понимание языка птиц) было заключено в формуле «Во имя бога Милостивого, Милосердного», содержащей божественные имена. Трактат Ибн ал-‘Араби «Геммы мудрости» (Фусус ал-хикам) включает главу о мудрости соломоновой, в которой, в частности, говорится: «Единственная наша цель, которую мы в этом вопросе преследуем, – указать и рассказать о двух милостях, что упомянуты Соломоном в тех двух именах, кои на языке арабов суть Милостивый и Милосердный» (перевод А.В. Смирнова).

Часть касыды, включающая реестр поминающих Господа птиц, каждая из которых «знает свою молитву», может быть соотнесена еще с одним источником религиозного содержания, а именно, со средневековым арабоязычным энциклопедическим сводом «Послания “Братьев чистоты”» (Рисаил ихван ас-сафа). В одиннадцатой эпистоле этого свода, носящей название «Спор человека и животных», содержится рассказ о том, как животные, устав от притеснений со стороны рода людского, решают направить к царю людей (или к Кайумарсу, или к Бивараспу, т. е. Заххаку) депутацию, состоящую из выбранных представителей каждого вида животных и пернатых. Фрагмент эпистолы, повествующий о собрании птиц и выборе посланца к царю из их числа, начинается с того, что визирпавлин поочередно представляет всех птиц повелителю, царь-птице ‘Анка. Церемония представления каждой птицы подчиняется единой модели и начинается так: «Вот соловей, а вот его краткая молитва…». Философский свод «Послания “Братьев чистоты”», предположительно датируемый XI в., считается источником, созданным в религиозных кругах, близких к исмаилитским, однако в некоторых эпистолах можно обнаружить и схождения с суфийскими доктринами. В любом случае, этот свод может быть охарактеризован как сочинение зарождавшейся в исламе эзотерической мысли. Об ращение Сана'и к «Посланиям» как к одному из источников заимствования мотивов выглядит вполне закономерным. Оно подтверждается еще и совпадением особой роли соловья в «Посланиях» и в касыде «Молитва птиц». В одиннадцатой эпистоле именно соловей оказывается выбранным в качестве посланца птиц к царю людей.

Особый интерес представляет касыда Сана'и, в которой автор рассуждает о назначении мистической поэзии, о соотношении в ней смысла и словесного выражения, о роли истинного поэта. В начале касыды автор обращается к проблеме проявления божественного начала в феноменальном мире, одной из форм которого служит существование духовного смысла в оболочке материального слова. Однако лишь речи пророков способны принести в этот мир божественное откровение. Сана'и отдает себе отчет в том, что высший смысл не может быть полностью передан в слове поэта. Дар, ниспосланный пророкам, для него является лишь предметом вечного стремления:

Смыслы и слова никогда не смешиваются друг с другом,

Подобно тому, как отличаются по весу друг от друга вода и

                                                                              масло.

Нет в именах смыслов, и нет имен в смыслах,

А если так, ты поведал о том, что скрыто за завесой.

Моя боль оттого, что не могу поведать о том, что со мной

                                                                        происходит,

Бедность речи делает меня слабым и немощным в словах.

Многочисленные смыслы у меня в сердце все же

Не помещаются, слово в сердце имеет язык в качестве

                                                                         переводчика.

И все же, когда я размышляю, все становится прекрасно

Оттого, что Тот, кто знает этот смысл, имеет в посредниках

                                                                                  душу.

Божественным я сделал свое имя, и свяжу себя с Ним,

Если каждый поэт связывает себя с тем или другим.

Среди нас один идет правильным путем, а другой – заблудший,

                                                                         а среди птиц

Одна питается сахаром, а другая – костями.

Уже в этом фрагменте Сана'и формулирует поэтическое кредо: он считает заблудшими тех, кто связал свою поэзию не с поисками божественной истины, а со службой земным правителям. Далее он говорит об этом еще более открыто, прибегая к самоуничижению:

Увы, те стихи, которые я знаю, не могу сложить,

А если и сложу, из этих слов что извлекут мирские люди?

Вот и сейчас ты видишь, как человеку мелкому и подлому

Именно носитель этих смыслов препоясался [служить]…

Осуждая себя за служение недостойным и понимая несовершенство собственных творений в передаче мистического знания, поэт, тем не менее, считает духовные искания и попытку выразить их в слове своей миссией:

Придет в движение и заоблачный мир, если я прочитаю один

                                                                               бейт,

Чему же ты удивляешься, когда и невежда издает стоны.

Из океана разума по Джейхуну смыслов

В сторону духовного ковчега плывет мой язык.

Не всякий, имеющий уши, услышит эти стихи,

И не всякий прочтет, кто имеет язык.

В огромном газельном наследии Сана'и, которое насчитывает более 600 текстов, не наблюдается явного преобладания любовных стихотворений, как, например, у Анвари. В его Диване широко представлена пиршественная газель, которая практически уравнялась в правах с любовной. Более того, в творчестве Сана'и приобрел канонические черты тот тип вакхической поэзии, который в Иране получил название «поэзия риндов» (ши‘р-и риндана) и теснейшим образом связан с рядом основополагающих суфийских доктрин.

Мотивы обретения величия в нищенстве пронизывают многие газели этого автора, которые следует охарактеризовать как программные. Такие стихи, как правило, наследуют черты ранней суфийской лирики, воплощенные в творчестве Ансари и Баба Кухи Ширази. Для них характерны достаточно скупое применение символики, пафос наставления и проповеди, открытые выпады в адрес идейных противников и четкие морально-нравственные критерии оценки человеческих поступков. Вот начало одной из таких газелей:

Да будем мы благословенны, ибо обрели свободу от самих

                                                                            себя!

В этой бренной ямине мы обрели просветление!

Хотя мы [и прежде] были далеки от алчности,

Теперь мы обрели царский престол в довольстве малым.

Мы от этих суетных близких, словно чужие,

Отвернулись и стали близки к Истине.

Приведенный фрагмент написан в полном соответствии с традицией восхваления праведников, достигших высших ступе