они должны были подавать заявление в ЗАГС. За три дня до свадьбы она приехала туда. И жить было, собственно, негде ей в Свердловске и ей разрешили пожить у него в общежитии. Она все это рассказывает и говорит: «Ну вот, собственно говоря, тогда мы фактически стали мужем и женой». И потом так поймала себя за язык и говорит: «Ой, что я такое несу! Но вообще была такая история, вы знаете, вот мы отмечали 50-летие нашей свадьбы и сидели с детьми за столом и рассуждали: когда вот? 28 у нас была свадьба, 28 сентября, но там в тот день не получалось отмечать. Я говорю: “А давайте отметим 25, когда мы на самом деле стали мужем и женой”. И все так стали надо мной смеяться, говорят: “Мам, что ж ты нам раньше-то не говорила? Ты вон, оказывается, согрешила-то до свадьбы еще!”» И вот она всю эту историю рассказывает, смеется, и это был совершенно замечательный эпизод в нашем разговоре. И мы потом закончили запись, я говорю: «Наина Иосифовна, ну наконец-то вы настоящая!»

В. Л.: Ключик повернулся.

Л. Т.: Говорю: «Вы совершенно стали по-другому разговаривать». И я поняла, что я могу у нее спрашивать все, что угодно после этого. Приходим на следующую съемку через две недели, она говорит: «Ой, ребята, я так рада вас видеть! Так мы хорошо в прошлый раз поговорили, только, пожалуйста, вот это уберите! Вот это место. Что я вам наговорила?! Я потом ночь не спала. Уберите это, пожалуйста».

В. Л.: Что имеет в виду Наина Иосифовна, когда пишет: «Я никогда не чувствовала себя женой президента»?

Л. Т.: Я думаю, что она имеет в виду, что когда Борис Николаевич стал президентом, ничего в их жизни не изменилось. Она точно так же гладила ему рубашки и в командировки с ним она ездила с маленьким утюжком, потому что считала, что никто, кроме нее, правильно рубашки не погладит. Она по-прежнему кормила свою семью. Она абсолютно не чувствовала себя вот такой женой начальника. Кроме того, он, конечно, держал свою семью на дистанции в том смысле, что никогда служебные дела не обсуждались дома. Кроме уже того момента, когда Татьяна Борисовна, его младшая дочка, стала его советником, но все равно дома было не принято обсуждать…

В. Л.: В книге есть замечательный эпизод. Оказывается, он Наине Иосифовне сказал, что уходит с поста президента утром 31 декабря, т. е. в день, когда он записал свое обращение. Уходя на работу, сказал, и она была счастлива.

Л. Т.: Она была счастлива! И единственный раз в жизни напрямую вмешалась в его рабочую жизнь. Потому что, когда он ушел записывать это обращение, она говорит: «Я ходила, думала.

Я ужасно была рада. А потом вдруг я поняла: ну как же так, вот он сейчас выступит, а люди уже салат режут, уже к Новому году готовятся, и он им всем испортит Новый год! Они все будут об этом говорить, вместо того, чтобы в кругу семьи праздновать. И я стала звонить Тане (дочке) в Кремль и говорить: “Таня, надо папе сказать, надо немедленно отменять съемку. Ну, папа же испортит людям Новый год! Так же нельзя!” Таня сказала: “Мама, поздно. Включи телевизор, уже всё идет по телевизору”».

В. Л.: Но и Ельцин держал семью на дистанции от своих государственных дел.

Л. Т.: Абсолютно. Абсолютно.

Есть такая известная, описанная в этой книге Наиной Иосифовной история: когда была девальвация в 1993-м, по-моему, и он никому об этом не говорил. А старшая дочка Елена Борисовна как раз готовилась уезжать в отпуск.

И вот они собрали все свои отпускные деньги, давно к этому отпуску готовились, большой компанией ехали.

В. Л.: По-моему, всем институтским курсом…

Л. Т.: Большая, одним словом, компания была.

Когда девальвация случилась, Лена звонит и говорит: «Мам, а что мне делать? Мы уехали, нам теперь этих денег вообще не хватает, мы не можем ничего. Неужели нельзя было сказать?» Наина Иосифовна рассказывает: «И я спрашиваю: “Борис, ну как же так? Ну неужели ты не мог хоть намекнуть на это?” На что он спокойно сказал: “А чем вы отличаетесь от всех других?

Для всех это было неожиданностью. Для вас тоже”».

В. Л.: Потрясающе.

Л. Т.: Он совершенно разделял свою личную жизнь и политическую.

В. Л.: Вообще, в книге есть несколько фактов, которые даже такой человек, как я, информационное животное, тоже не знал. Например, о том, что Буш прислал его маме медицинский самолет. Или факт о Борисе Николаевиче, что он всегда держал блокнот на столике около кровати; ночью ему приходили какие-то идеи, которые он записывал.

Л. Т.: Он вообще очень еще рано вставал. Он на работу приезжал в Кремль в семь, как известно.

Ранний был человек.

В. Л.: А вас какие факты удивили?

Л. Т.: Ну, масса. Мне больше всего нравилось в процессе этой работы вытаскивать из Наины Иосифовны детали, которые, казалось бы, вообще не имеют никакого значения, но точно характеризуют и время, и ее, и их отношения.

Вот август 1991-го года. Когда они оказались 19 августа в Архангельском. Не там, где усадьба, а был такой дом отдыха «Архангельское», и были маленькие дома, где были дачи у всех членов российского правительства – домики на две семьи. И они там были как раз, когда случилось ГКЧП. И вот у них на даче штаб сопротивления, все собираются. Ельцин и его единомышленники пишут обращение к народу России.

И потом они понимают, что семьи надо вывозить, куда-то прятать. И она говорит: «И тут я не знаю, почему со мной это случилось». А Наина Иосифовна, еще надо сказать, очень любит возиться с землей; до сих пор любит. У нее есть свой огород, она там сажает сама какие-то огурцы, помидоры и все остальное.

В. Л.: Цветы.

Л. Т.: Цветы особенно, да. И у нее там (в Архангельском – ред.) росли помидоры в теплице.

И уже стоит микроавтобус, уже дети там, уже внуки там; надо срочно ехать. А она говорит:

«А я себя ловлю на том, что я стою и собираю помидоры в корзинку». И дети мне говорят:

«Мам, ты что, с ума сошла, какие помидоры?» Я говорю: «Как? Они ж созрели. Когда мы еще сюда вернемся?» Она говорит: «Ну вот как такие мысли в голове возникли? Я же страшно нервничала, я страшно беспокоилась за Бориса».

В. Л.: У меня такое ощущение,