Но у Маши неожиданно столько энергии образовалось, что уже с утра она вскочила, показала наброски на ноуте и перерыла мои документы, чтобы найти тот клочок, где она рисовала все от руки.

— Маш, может еще поваляемся, — тяну ее к себе, убираю ноут, листы, просто кайфую от запаха, от желания, что перебивает сон и усталость. Задираю рубашку, которую она уже успела надеть и целую сквозь ткань лифчика соски. Прикусываю, наслаждаясь утробными стонами, руками в своих волосах, тому, что малышка становится столь же одержимой, как и я. Снять брюки — дело пары мгновений, и вот она уже в трусиках, а моя рука забирается под них.

— Какая же ты мокрая, малыш.

— Арс, я думала, я уже не смогу, ты меня измучил, — ворчит моя девочка, но сама изгибается, ноги призывно раздвигает. Я отодвигаю полоску трусиков, веду ребром ладони по скользкой влаге, растягиваю белесые нити. Сердце колотится об ребра, член трется об гладкую ногу. Чаще, еще чаще, пока пальцы скользят внутрь, растягивают измученное лоно. Вокруг красно, так что я лишь обвожу сладкую дырочку, смотря, как подергиваются упругие мышцы плоского живота. Скольжу пальцами ниже, распределяя влагу у еще более тесного входа. Член словно на мысли отвечает, дергается, шлепая по влажной лоснящейся коже.

Я все-таки сдвигаю ноги Маши, но только лишь затем, чтобы снять белье, закинуть сладкие ножки за голову, открывая для себя более лучший доступ к заднице.

Маша начинает что-то подозревать, кусает губы, смотря на то, как моя ладонь скользит во всей промежности, смазывая крошечное отверстие.

— Арс…

— Ты сама сказала, что я тебя измучил.

— Оу, и ты решил найти другие пути.

— Все только ради твоего удовольствия, — скалюсь, а затем просто накрываю пульсирующую дырочку, наполняя ее слюной. Языком провожу снизу-вверх, собирая сладко-соленую влагу. Чувствуя отдачу, чувствуя вибрации, что доходят до груди, пускают по крови адреналин. Держусь из последних сил, чтобы не проткнуть. Натянуть, кончить, сука, со всей дури.

Двигаю языком все чаще. Тело Маши дрожит, покрывается мурашками. Отрываюсь от этого розового совершенства, но только лишь затем, чтобы направить головку по другому пути. Маша часто дышит, внимательно смотрит, в предвкушении кусая губы. Сжимает зубы, когда головка начинает тугой путь, двигается тяжело, но точно. Меня на части рвет, член узлом сжимает. Больно. И мне. И ей. Но мы смотрим друг другу в глаза, соединяя наши тела самым примитивным способом. Головка с трудом, но заходит, остальное легче. Глаза Маши максимально расширены.

— Нормально?

— Больно, но ощущения другие.

— Расскажи, не молчи, — мне нужно совсем немного времени, отвлечься, чтобы даже в такой позе она кончила, а я уже за ней.

— Во мне словно места больше нет, ты меня до краев наполнил.

Да уж, не помогает, наоборот, яйца поджимаются, готовые вот-вот сделать залп. Нажимаю на бугорок клитора, активно потирая его пальцами. В другой руке грудь, сосок оттянутый.

Начинаю двигаться медленно, потом быстрее. Маша кричит, но я активно шлепаю по клитору, довожу до точки. Детка кончает, а мне нужно лишь пару сильных толчков, чтобы догнать. Я расслабляюсь максимально, вытаскиваю член и сразу несу детку мыться.

— Я уже, — ворчит она, но вяло, оперевшись на меня всем телом. Идея так себе, учитывая, как у меня самого дрожат ноги. Единственное, на что меня хватает, собрать ее шикарную копну под резинку и убрать в шапочку. — Ты лучший, знаешь?

Лично мне после душа хочется еще поваляться, но на работе пора что-то решать, да и Громов уже названивает насчет проекта. Сначала едем к нему. Встречаемся в ресторане, где обсуждаем будущий проект, наброски и план распределения обязанностей. Маша порхает, жизнерадостно лепеча, пока едем в сторону офиса.

— Я туда не пойду. Арс.

— Надо, Маш, — провожу пальцами по разгоревшейся от стыда щеке. — Неужели тебе не хочется их уличить во лжи, посмотреть на их вытянувшиеся лица.

Она задумывается, но качает головой.

— Никогда не понимала, в чем интерес упиваться чужими страданиями. И тебе не надо. Просто уволь их.

— А как же показательная порка?

— Думаешь, это что-то изменит?

— Люди начнут обращаться за помощью непосредственно ко мне, а не обманывать меня? — риторический вопрос, даже наивная Маша фыркает.

— Не смеши мои пятки. Ты начальник, большой босс. Никто никогда не подойдет к тебе со своей проблемой. Они тебя боятся.

— Если бы боялись, не пытались бы наебать через тебя.

— Они были уверены, что я ничего для тебя не значу, что, может быть, ты даже обрадуешься поводу выкинуть меня из своей жизни.

— Ты тоже так подумала?

— Была уверена. Слушай, Арс, — бросает взгляд на Гену, и тот спокойно выходит из машины. Знает, когда лишний. — А что насчет матери. Откуда ты… Ну. Сам знаешь.

— Поговорил кое с кем. Надо забирать ее оттуда.

— Опять чтобы в квартире жила?

— Ну, — тяну замок ее безразмерной кофты. Моей, кстати, кофты. — Ты могла бы попросить меня кое о чем.

— О чем же, — садится сверху, обнимает шею, а я запах ее дурманящий втягиваю. Кажется, я даже готов им задохнуться. И стоило в этом признаться самому себе, то дышать стало легче. В голове сразу столько планов, идей, что боюсь, следующий месяц я проведу в проектном отделе.

— В Усть-Горске немного солнца, а еще там хвойный лес и большие территории. Мать давно хотела настроить теплиц с искусственным светом. Думаешь, маме такая идея понравится?

— За такие идеи, — пищит Маша, крепко обнимая меня, — я готова отсасывать тебе сутками.

— Так в чем же дело, — сую ей палец в рот, а она его, сучка такая, кусает.

— В том, что уже полдня в твоей компании работают люди, которые не должны. А еще нам нужно найти тебе помощницу. Я сама буду выбирать.

Понимаю, что просто ржу. Уже предвкушаю выбор этой ревнивицы. Но в одном уверен, она найдет мне отличного секретаря.

Она остается в машине, а я одергиваю пиджак, скрывая уже привычный моему телу стояк, и просто поднимаюсь наверх. Мне всегда нравилось ощущать полный контроль над собой, своими сотрудниками, своей жизнь, да даже над своими желаниями. Теперь же почти все это вдруг стало хаосом по имени Маша. И если в работе я все еще сам себе хозяин, то остальные сферы жизни придется согласовывать с ней.

— Арсений Ярославич, добрый день. План на неделю на столе, — он тарахтит, а у меня желание дикое шею ему свернуть. Просто за то, что в заблуждение меня ввел, что портил Маше настроение одним своим видимым презрением. Да кто ты такой, чтобы презирать мою будущую жену. Чмошник.

— Не