– Я совершил ошибку, предложив твоей матери эту дурацкую идею, – сказал Бенни, когда дочь со свитой вернулась с конкурса, а Кхин и Хта Хта скрылись наверху с малышами.

Луиза вытянулась на диване напротив, рассеянно улыбаясь в потолок, как будто она и вправду была рада стать Мисс Каренское государство.

– Да пустяки. – Румянец усталости – или волнения – на щеках.

– Как ты сумела пройти через это?

Она взглянула на отца спокойно и умиротворенно, словно заверяя, что не случилось ничего такого, что было ей в тягость.

– Представила, что я другой человек. И как этот другой человек смогла получать удовольствие… Разумеется, настоящая я видела, как это смешно – стоять в купальнике в компании других девушек перед залом полностью одетых людей. Смешно и неловко. Вести себя, как другие девушки, – которым, кажется, это нравилось, – глупо и игриво, как будто в жизни не прочла ни одной серьезной книги и все твои мечты – это чтобы на тебя таращились. Только взгляните на меня! Вам ведь нравится моя здоровенная задница?

Она искренне расхохоталась. Бенни тоже улыбнулся – как прекрасно, что дочь нашла способ примириться с конкурсом, сведя его к нелепой забаве, пародии.

– Не такая уж здоровенная, – усмехнулся он.

– Еще какая!

Поразительно, как она может смеяться над собой, да к тому же искренне, а не чтобы замаскировать тщеславие. Бенни любил смотреть, как Луиза смеется, и, казалось, она делала это свободнее, когда они оставались наедине, она словно отстраняла от себя свою красоту, чтобы стать собой.

– Представь маму… – рассказывала Луиза, когда в сумерках в комнату приплелся Джонни со страдальческим лицом. – Подтяни ягодицы! Они слишком виляют, когда ты идешь! Подбери их! Я так беспокоилась, что она рассердится, если я начну вилять задом на сцене, что почти ничего не соображала.

– Ты вводишь папу в заблуждение, – перебил Джонни, опускаясь в кресло рядом с Луизой. – Ты покорила публику. Ты стала Мисс Каренское государство.

Смех оборвался, и Луиза смерила брата устало-величавым взглядом.

– Очень мило, – церемонно произнесла она.

– Это не мило, – возразил Джонни. – Это несомненно.

Луиза будто ждала – и надеялась, – что комплименты продолжатся, чтобы ввязаться в их привычный поединок насмешек и поддразниваний, но Джонни просто позволил заявлению повиснуть в воздухе. И Бенни пришлось задуматься о молчании другого своего ребенка, сына, который внезапно показался ему старше и печальнее, совсем не похожим на мальчишку, скакавшего по этой комнате несколько лет назад. Они так и не оправились от разлуки, он и Джонни. Пропасть, разверзшаяся между ними, оказалась, даже после воссоединения, слишком широка, чтобы наводить мосты. Бенни не было рядом, чтобы защитить его от влияния других мужчин в самые важные годы. Наверняка их отдаляли друг от друга и эти другие отцовские фигуры – особенно одна, – и это не преодолеть. Джонни уже тринадцать, он отлично обращается с цифрами и собирается стать «бизнесменом» – как Бенни, хотя финансовый крах отца наверняка его тревожит. Джонни часто сетовал на несправедливость их бедственного положения, а недавно увлекся книгами по экономике, будто надеялся найти в них решение семейных проблем. Но книги или то, что он в них обнаружил, казалось, лишь усиливали его подавленность; порой он слонялся по дому с видом человека, обдумывающего убогость своего будущего, и взгляд его был точно устремлен во тьму неопределенности. В такие минуты Бенни хотелось прикрикнуть на мальчика, чтобы тот стряхнул с себя эту безнадежность, чтобы он увидел красоту и величие в самой жизни. Но как можно заставить увидеть красоту, которую закрыла тьма несправедливости? Да разве способен на это он сам, Бенни, живущий вслепую?

Но сейчас, сидя с детьми в полутемной комнате, среди их невысказанных мыслей, Бенни всей душой наслаждался совершенством этого мгновения. Еще миг, и оно исчезнет. И он вдруг понял, что именно этот миг и есть то, к чему он так долго стремился. Они все вместе, рядом, в уютном общем молчании – а снаружи ночь с ее таинственными звуками, далекими сиренами, угрозами и опасностями…

Бенни услышал, как Луиза вздохнула, а в следующую секунду дочь включила лампу.

– Пора спать.

Она встала, подошла к нему, взяла его руки в свои нежные ладони и поцеловала в лоб. Ее мать точно пришла бы в негодование – прикосновение к голове старшего означает неуважение к нему.

– Доброй ночи, папа.

И Бенни остался наедине с Джонни – с его огромными грустными глазами, с беспокойным умом и эмоциональностью, которые делали его таким уязвимым… Наблюдая, как мальчик вдруг засуетился – поправил брюки на коленях, начал постукивать пальцами по подлокотнику, – Бенни с ужасом осознал, что сына уже не спасти.

Но вслух он спросил:

– Как у тебя дела, Джонни?

Взгляд мальчика метнулся навстречу ему, словно сын хотел сообщить о чем-то важном.

– Нормально. В школе иногда трудно. Не с учебой, с ней-то все просто. С другими людьми.

– Грустно слышать.

– Да обычное убожество.

– Досадно.

– Да ничего особенного, все как обычно.

– Ты что-то хочешь сказать мне?

Джонни вздохнул, будто выпуская часть напряжения.

– Да ничего такого. – Но посмотрел прямо в глаза Бенни. – Я разговаривал с одним парнем в школе. Сыном чиновника из правительства. Он хвастался, как они получают деньги от американцев. Думаю, у американцев слишком много пшеницы. На сотни миллионов бушелей больше, чем им нужно. Их правительство хочет держать высокие цены на пшеницу, поэтому они вынуждены субсидировать свое сельское хозяйство, выкупать зерно и продавать за границу. Точнее, отдавать за бесценок. В том числе и нашей стране. Они дали нам скидку в пять миллионов. Но за эти пять миллионов убытков они получают кое-что другое. Правительство обязано держать сэкономленную сумму на банковском депозите.

Бенни слушал сына, и в нем поднимался позабытый инстинкт – стремление заработать, азарт. Недавно его навестил один из сокамерников, они провели вечер, играя на деньги, и Бенни завелся, проигрывая, принялся поднимать ставки, пока в комнату не ворвалась Кхин с пачкой купюр, которой она едва не отхлестала гостя.

– И зачем это американцам? – спросил он, старательно изображая заинтересованность в голосе.

– Я к этому подхожу, – нетерпеливо ответил мальчик. – Предполагается, что эти деньги вернутся к американцам, но в виде ссуд, если они начнут здесь бизнес. Но весь фокус в том, что деньги просто оседают в наших банках. За год к ним никто не прикоснулся, никто не обратился за ссудой, потому что никто об этом не знает. И наше правительство не собирается никому сообщать. И я подумал…

Без сомнения, мальчик зациклен на идее, однако движение к этой цели заведет его лишь глубже в пустоту. Америка, бирманское правительство… он же ничто перед ними. Взгляд Джонни был устремлен во мрак, и Бенни захотелось помочь ему повернуться к свету.