Она быстро скинула рубашку, я хищно осмотрел ее крепко сбитое тело, прошелся взглядом по широкой груди и прямым плечам, она поспешно влезла под одеяло и смотрела тревожными глазами. Лицо оставалось бледным и напряженным, а я подошел неспешно, зевнул, откинул край одеяла и лег.

— Ну ладно, — сказал я великодушно, — приступай… Чеши, в смысле, а то подумаешь всякое… Когда меня чешут, я такой добрый…

Мне показалось, что у нее даже зубы скрипнули, но пересилила себя, ее пальцы не совсем уж и грубые, как мне казалось раньше, совсем наоборот, как раз то, что надо, чувствует даже, где и в каком месте мужчин чесать и как чесать; можно не подсказывать даже, как хорошо, умею я устраиваться, какое важное свойство выживания и приспособления вложил в человека Господь, спасибо тебе, Творец, это хоть и небольшие радости, совсем не то, что выстроить Царство Небесное, но какие приятные…

Она поневоле придвинулась, чтобы дотягиваться в полной мере, я слышу, как сильно и тревожно стучит ее сердце, напряжена, как струна, а от бешеной работы в черепе даже лицо раскраснелось, а на лбу выступили крохотные капельки пота.

Я посмотрел с сочувствием, зевнул и сказал громко:

— Понимаешь, ваша пенитенциарная система великолепна! Я сам за жесткое наказание преступников. Даже за мелкие правонарушения. А то у тех, кто не нарушает, нет никаких преимуществ, а это разрушает мораль и уважение к строю. Нарушители, если попадутся снова, отделываются пустяковыми наказаниями, а потом выходят героями, снова грабят и воруют… У вас, конечно, лучше. Но в одном бы я поправочку сделал…

Она молчала, к чему-то прислушиваясь, затем буркнула:

— Какую?

— Старых грабителей и ворье, — сказал я, — всех на корм свиньям! Или просто прибить и закопать. Их уже не переделать. А вот молодых, гм…

Она посмотрела настороженно, я блаженно похрюкивал, чуть сдвигался, подставляя новые места под ее чешущие пальцы.

— И что, — спросила она хмуро, — они же станут более опытными грабителями?

— А если не станут? — возразил я. — Понимаешь, у меня в детстве был такой стыдный момент… Как-то мы, подростки, стащили у родителей одного из наших кувшин с вином, выпили, охмелели и решили совершить что-нибудь героическое… Решили ограбить лавку одного купца, которого не любили… Подбадривая друг друга, пришли среди ночи, забрались на крышу, там проделали дыру в соломенной крыше, пролезли вовнутрь. Трусили страшно, похватали всякую мелочь и поскорее назад. На обратном пути так боялись, что друг на друга даже не смотрели, а весь хмель из дурных голов враз выдуло.

Она уже слушала внимательно, продолжая почесывать, я увидел ее поблескивающие в полутьме глаза.

— А дальше?

Я вздохнул:

— К счастью, никто не узнал. Правда, у нас бы за такое просто выпороли бы, но обошлось и без этого. Я не знал, что делать с украденным, родителям же не скажешь, и в доме прятать негде. В общем, я перекладывал так и эдак, наконец просто выбросил на дальней улице…

Она буркнула:

— Самое разумное.

— Так вот, — сказал я, — больше я никогда ничего не воровал. И вообще старался жить честно, насколько это возможно. Как и другие люди, я же в обществе?.. И теперь меня мороз по коже, когда подумаю, что если бы я жил в Морданте и украл что-то по мальчишечьему бахвальству и жажде показаться отважным и лихим таким же молодым дуракам.

Она молчала в нерешительности, а я принюхался и сказал обеспокоенно:

— Что-то от тебя пахнет как-то не весьма зело по-женски… Или это и есть натуральный женский запах, который отбиваете разными притираниями?

Она спросила враждебно:

— Что ты плетешь?

— Да нет, — возразил я. — Когда ложились спать, все было нормально! Я сейчас чую, конским потом прет, будто я на тебе скакал миль двадцать… или всю ночь. А было ж все наоборот!

— Что?

— Ты на мне скакала, — напомнил я. — Хоть и не ночью, а днем…

— Что ты мелешь?

— Как будто в каменоломне работала, — продолжал я задумчиво. — Дай-ка я тебе обнюхаю получше…

Она торопливо отстранилась и сказала быстро:

— И что ты вынюхаешь? Сам что-то принес со двора на подошве!..

— Правда? — сказал я обеспокоенно. — Во дурак!.. Да еще и разулся так близко возле кровати…

— Вот именно! — сказала она с облегчением.

— Шас отставлю подальше, — сказал я брезгливо и сделал попытку вылезти из-под одеяла.

Она ухватилась цепко обеими руками.

— Лежи-лежи! Все равно уже вставать скоро. Да и не пахнет так уж. Подумаешь, аристократ! Тут же воздух свежий… вон утренний ветерок уже…

Я покряхтел в нерешительности, а она принялась чесать обеими руками. Я блаженно затих, расслабился, но время от времени озабоченно потягивал носом, и тогда она принималась чесать усерднее.

— Что собираешься делать днем? — спросила она.

— Выйду поброжу, — сообщил я. — Город посмотрю, людей… Пойдешь со мной?

Она поспешно замотала головой:

— Нет-нет, у меня дела!

— По лавкам пробежишься? — сказал я понимающе. — Понятно…

— Да-да, — подтвердила она взволнованно. — По лавкам. Давно не была в торговых лавках, а там всякие… ну эти, как их… ага, одежды! Надо посмотреть, вдруг что куплю?

Я сказал покровительственно:

— Поскреби любую амазониху, обнаружишь женщину с вот такими… запросами. Ладно, пойдем поедим, а потом шастанем по городу. Ты направо, а я, как и все мужчины, налево…

Она сказал быстро:

— Нет-нет, ты иди, а я потом.

Я изумился:

— Что, и позавтракать со мной не хочешь? А чесала вроде бы с удовольствием… азартно, я бы сказал даже… Вон даже глазки забегали как-то по-особому! Да знаю-знаю, что понравилось, я же вижу… В восторге даже, верно? Я так и думал. Но позавтракаем все же вместе, только двери запри, а то не люблю, когда шастают… Приходят вроде бы убирать, а сами только и смотрят, как бы убрать что из вещей…

Она подумала, кивнула:

— Да, ты прав, я запру. Убирать у нас нечего, все в порядке. А шест потом починят.

Я неспешно пошел вниз, давая ей время быстро сообщить брату, что сейчас вернется, принесет поесть и ему, а когда я в харчевне выбрал стол подальше от двери и поближе к окну, сделал заказ, она вбежала быстрая и уже повеселевшая, хотя в глазах еще тревога.

— Я не слишком долго?

— Нет, — ответил я великодушно. — Обычно вы, абезьяны, краситесь дольше. А так ты молодец. Почти мужчина.

Она даже не повела бровью на такой двусмысленный комплимент, слуга молча поставил перед нею тарелку с горячей похлебкой из баранины, она забыла спросить, почему я заказал ей именно это, принялась торопливо работать ложкой, брови сдвинуты на переносице, по женщине всегда видно, когда размышляет или пытается это делать, это по нам незаметно, мы все время мыслим над великими проблемами, а у них сразу лица меняются и становятся такими смешными, как у хомяков, увидевших мешки с зерном…