— Нет. Я его не приглашал. Зачем?

В кармане Антона заработал мобильник. Он извинился, вынул его и прижал к уху.

— Антон! — послышался голос Пащенко. — Срочно лети ко мне. Мне звонил один человек. Кажется…

— Я у следователя Кормухина и только что хотел тебе сказать то же самое.

Антон попрощался, вышел из комитета, поднял руку и назвал водителю такси адрес транспортной прокуратуры.

«Волга» мчалась по Северному шоссе, грозя пассажирам новой катастрофой. Двое мужчин, одетых в строгие костюмы, сидели в салоне и считали километры по указателям.

— У него на пятьдесят первом километре дача или на пятьдесят третьем? — опять спросил Пащенко. — Я забыл.

— А я тебе уже в третий раз говорю — на пятьдесят пятом! — без злобы пробубнил Копаев. — Еще минут пять, и мы увидим поворот.

— Шурин говорил, что там указатель должен быть на Сафроново.

— Значит, будет.

Он был. Большой, нестандартный, над маленькой табличкой, выцветшей от непогоды. Пащенко притормозил, съехал с трассы, и «Волга» мгновенно превратилась из автомобиля в прогулочный катер. Она переваливалась с кочки на кочку и постанывала, как сонная старуха.

— Вон он. С Танькой и сестрой. — Пащенко указал пальцем свободной руки на три фигуры в спортивных костюмах.

Их прибытие не осталось незамеченным. Пермяков смахнул пот со лба, недоуменно оперся на лопату и стал искать сигареты.

Его сестра опустила ведра, полные картошки, ободрилась и заявила:

— Если увозить его собрались — даже не думайте. Еще три сотки осталось!

Антон встретился глазами с Пермяковым и увидел в них муку. Он скинул пиджак, бросил его на сиденье «Волги» и закатал до колен брюки.

— Так с вами и надо, — поддержала сама себя сестра Пермякова. — Вам бы только шататься по городу да дурью маяться. А чтобы делом заняться… Пока картошка в земле — не пущу!

Вскоре, закатав брюки и вооружившись лопатой, к бойкой компании присоединился и Пащенко.

Лопат было всего две, и обе по всем правилам честных рабочих компаний достались опоздавшим. Пассажиры «Волги» вгрызались в землю так, словно окапывались перед решающим штурмом, и продолжали молчать.

Только через полчаса Пащенко, старательно наблюдавший за сотрудником следственного комитета, взорвался:

— А что, нельзя было сказать, что меня к подставе готовят?

— Если бы ты приготовился, они придумали бы что-то другое. Не в отношении тебя, так против твоей жены. Им все равно было, кого к стенке подводить.

Пащенко порозовел от возмущения.

— А когда все закончилось, нельзя было сказать правду?

— А вы бы мне поверили? — Пермяков устало сел на землю и покосился на сестру. — Кормухин писал меня, и запись обязательно всплыла бы в суде. Погано это, братцы.

— Но ведь поверили же? — Копаев на мгновение замер над лопатой.

— А почему поверили?

— Сначала Яновский к Антону явился. Потом позвонил какой-то крендель, представился твоим бывшим сокамерником и сказал, чтобы мы ехали к Кормухину, следователю. Он все уладил с твоим руководством.

Пермяков выпрямился и вытер грязной перчаткой мокрый лоб, оставляя на нем черную полосу.

— А если бы Яновский не явился и генерал вам не позвонил, поверили бы?

— Поверили, — тихо отозвался прокурор. — Хоть ты и сделал все для того, чтобы этого не случилось.

Копаев молча рыл землю и размышлял о том, как сложно устроена жизнь. Он копал для друга картошку, а в кармане пиджака, оставленного в «Волге», лежал недописанный отчет для полковника Быкова.

Сейчас Антон раздумывал, насколько хорошо он выполнил свою работу.

«Наверное, я все-таки сделал это. Все персоны, причастные к делу об убийстве Эфиопа, установлены. Сотрудники полиции и смежных органов, принимавшие активное участие в преступлении, обезврежены».

Осталась дружба, которую в течение долгого месяца он, Пащенко и Пермяков спасали по очереди. Отчет мог подождать до утра, а с картошкой медлить было нельзя. На горизонте собирались свинцовые тучи, и синоптики обещали на выходные затяжные дожди.

Копаев улыбнулся и вонзил штык лопаты в землю по самый черенок.