– Я вижу здесь группу ваших солдат. Соберите их вместе.

Затем он собрал еще две роты и, указав в направлении одной из вражеских батарей на Внешнем холме, скомандовал:

– Атакуйте эту батарею.

Актон немедленно провел короткое совещание с командирами двух прибывших рот.

– Вы ударите во фланги, а я буду наступать с фронта.

Но два офицера не были готовы следовать рискованному приказу полковника Веста и отказались поддержать лейтенанта Актона.

– Даже если вы мне не поможете, – заявил Актон, – я все равно выполню приказ и пойду в атаку с солдатами 77-го полка.

Он приказал солдатам идти вперед, но те не двинулись с места.

– Что ж, – выкрикнул лейтенант в отчаянии, – я все сделаю сам! – И отправился вверх по склону холма.

Актон не успел сделать и нескольких шагов, как один из рядовых окликнул его и заявил, что пойдет вместе с ним. Потом к ним присоединился солдат из другой роты. Вскоре вся рота Актона отправилась за своим командиром.

50 или 60 солдат под огнем пушек бросились вверх по холму. Полковник Диксон приказал батарее 18-фунтовых орудий поддержать их огнем. К наступающим ротам 77-го полка присоединились две роты, командиры которых ранее отказались участвовать в атаке. Боясь потерять свою батарею, русские были вынуждены отвести орудия. Солдаты роты Актона поднялись на холм и заняли опустевшую позицию батареи. К ним присоединились солдаты одной из рот 49-го полка. Вскоре один из штабных офицеров уже руководил построением оборонительной позиции на отвоеванном участке земли.

Было час дня.

Завершилась последняя атака битвы. Это произошло вскоре после героического наступления полков алжирцев и зуавов на бесстрашного, многочисленного и хорошо обученного противника. Русские командиры не обладали достаточной гибкостью и воображением для того, чтобы противостоять контратакам небольших, изолированных друг от друга, но действовавших смело и решительно групп противника. Теперь трудно сказать, действительно ли командование русских опасалось, что союзники вот-вот бросят в бой свежие войска; правдивы ли слова русского генерала о том, что он отступал в Севастополь под убийственным артиллерийским огнем в спину. По словам генерала Канробера, он запретил преследовать отступавшего противника. Битва закончилась.

Прибывший 11 ноября в Балаклаву к новому месту службы в 46-м полку офицер обнаружил, что армия «погружена во мрак». Вновь подтвердилась справедливость замечания капитана Шекспира, который писал, что, «наверное, Англия должна потерять всю армию для того, чтобы добиться хоть какого-то порядка».

В сражении при Инкермане британская армия потеряла убитыми и ранеными около 8 тысяч человек. По оценкам Раглана, русские потеряли там до 11 тысяч солдат, но, как горько прокомментировал это капитан Биддульф, «они могут позволить себе такое». Севастополь стоял перед союзниками незыблемой твердыней, и многие стали склоняться к мысли, что этот величественный город и его бесстрашные защитники не сдадутся.

Британским солдатам внушали, что защитники города страдают не меньше, чем союзники, однако захваченные пленные не производили впечатления страдающих от истощения. Иногда, правда, северный ветер приносил из города ужасные запахи.

Через три дня после окончания битвы англичане все еще хоронили убитых. Союзники предложили князю Меншикову отправить им в помощь русские похоронные команды, однако тот заявил, что по правилам войны павших хоронит тот, за кем осталось поле боя. Убитые русские были похоронены союзниками в общих могилах. Похороны проходили без торжественных церемоний: турки за ноги волокли трупы к ямам и закапывали.

Многие убитые были похожи на живых. Смерть застала их в самых разнообразных позах: одни пытались руками заслониться от удара; пальцы других сжимали ружья; рты были открыты, зубы оскалены, мышцы шеи напряжены. Они погибли внезапно, во время выполнения повседневной солдатской работы. К удивлению солдат похоронных команд, некоторые мертвые сжимали зубами землю, дав почву для размышления над смыслом выражения «цепляться за землю зубами».

Лица некоторых мертвых солдат союзников искажали гримасы гнева, страха и ненависти: так же как на Альме, русские штыками добивали раненых.

К Меншикову был отправлен парламентер с официальным протестом против подобного варварства, однако князь не признал обвинения справедливыми. По его словам, «отдельные случаи жестокости к раненым союзникам были вызваны религиозными чувствами русских солдат, которые пришли в ужас, узнав, что французы разграбили православную церковь в Карантинной бухте».

Русские солдаты, видимо, в самом деле считали союзников чуть ли не чудовищами. Раненые выкрикивали ругательства, когда санитары пытались перенести их в полевой госпиталь, их товарищи, по выражению корреспондента «Таймс», нападали на медиков из зарослей «с жестокостью диких зверей». Им внушили, что в плену их подвергнут мучительной смерти. Раненые неохотно протягивали руки в мольбе дать им воды, а напившись, смотрели на своих благодетелей со стыдом, что им приходится принимать помощь от таких злодеев.

7 ноября в зарослях кустов все еще находили раненых русских солдат. Иногда они испускали дух сразу же после того, как их грузили на мулов, чтобы отвести в лазарет. Генерал Пеннифасер вспоминал, что «никогда прежде не слышал ничего ужаснее, чем предсмертные крики и стоны несчастных. День и ночь они лежали около моей палатки прямо на мокрой земле, умирая от ран, голода и жажды».

Казалось, что таким сценам не будет конца. Земля была густо покрыта ранеными солдатами неприятеля. Специальные эвакуационные команды пытались собирать их и доставлять в полевые лазареты, где большинство этих несчастных умирали под ножом хирурга. Трупы тут же уносили в сторону, а на их место укладывали новых умирающих.

Госпитали были слишком плохо оборудованы, а медики слишком немногочисленны для того, чтобы справиться даже со своими ранеными, у них просто не хватало сил лечить тысячи русских солдат. Еще до битвы в британской армии было столько больных, что вся медицинская служба оказалась парализована. Как, возможно несколько преувеличивая, жаловался Тимоти Гоуинг, «врачи не обращали внимания на солдат, которые жаловались на плохое самочувствие».

Обстановка всеобщего страдания привела к сильному падению морали в армии. Как писал в своем дневнике на следующий день после битвы доктор Робинсон, «всеобщее отчаяние и беспросветность делают людей бессердечными». Один из солдат 63-го полка рассказывал сестре: «Ночь за ночью мы проводим в траншее. По утрам получаем дневной рацион и отправляемся на поиски дров, чтобы приготовить себе пищу. Зачастую это очень скудное количество солонины и галет. Иногда, когда удается доставить дополнительные запасы провизии, мы получаем положенные два стакана рома, кофе, сахар и рис. Варить кофе и готовить приходится самим. С 12 августа бритва не касалась моего лица. По-моему, я стал похож на еврея. Дай бог, чтобы все это поскорее кончилось».